Казнённый колокол. Борис Евсеев

интересно вам тут. Смо́трите, приглядываетесь. Но делаете это почти открыто, значит, нечего вам опасаться. И нацел ваших наблюдений – чисто бытовой, не шпионский: урны, балконы, краска на плакатах, скорость ветра, машины, лица, даже кошки…

      – Привычка. Привык, знаете ли, выискивать неочевидное…

      – Вот-вот! – обрадовался хозяин Неры. – С неочевидностей все и начинается! Техник с утра споткнулся, забыл проверить шасси. Вернулся, проверил. Ничего такого вроде нет? А примета плохая. Вот и Нера моя. Раньше она слепца водила, а теперь я ее вожу… Скажете: связь тут неочевидная? А между тем стойкая связь между чужой и собственной слепотой, конечно, существует! Кстати, раньше Нерочка поводырем у подполковника укрармии была. Вас это не пугает?

      – Да бросьте. Чего бояться?

      – Ну, бояться нужно всегда, и бояться нужно многого. Было бы только время для испуга. А с Нерой вышло так…

      Летчик без самолета, без полка и без армии – раскидывая руки в стороны, начинает рассказывать. Но сперва не про слепца и про собаку – совсем о другом: о новейших штурмовиках – о «сушках», – об истории штурмовой и бомбардировочной авиации, о том, что было в Великую Отечественную, и о судьбе авиации непризнанной Донецкой республики.

      – Ну, а если вернуться к тому самому случаю…

      Единственный штурмовик непризнанной республики. И полет 2015 года оказался едва ли не единственным.

      На десятой минуте полета жахнуло в крыло. Внизу – рыжая раннеосенняя земля. Но именно на такой земле жить вдруг и захотелось: до острой боли, до колик, не мгновенно жить, а нескончаемо долго! Жить, широко развернув плечи…

      – А до падения мне, военному человеку, вы уж поверьте, часто и жить не хотелось. Так обстановка тринадцатого и четырнадцатого годов меня измотала, так выела изнутри… А тут все разом переменилось! Решил катапультироваться – и успел. И, ясное дело, очутился на территории, занятой войсками Вооруженных сил Украины…

      Был вечер. Край одного из донбасских городков мигал слезливо первыми огоньками. Рябушкин срезал лямки, спрятал парашют, сориентировался по компасу…

      Вдруг сзади, рядом почти – урчание пса.

      Отпрыгнул за дерево, потом почти сразу выглянул: прямо на него шел человек с собакой на поводке, в военной форме, но без погон.

      Рябушкин расстегнул кобуру.

      – Не доставайте пистолет: я слеп, но отлично слышу. И запах ваш керосиновый чую: вы летчик. И как раз с того самого, подбитого самолета. Скорым шагом – за мной! Сейчас сюда правосеки нагрянут. Всех бы до единого их порешил… Нера – к убежищу!

      В убежище – так слепой военный называл глубокую пещеру, в одном из отрогов Донецкого кряжа – Рябушкин еще раз вспомнил о погибшей «сушке» и пожалел, что не сгорел вместе с самолетом.

      – Подполковник Зубко, сапер, – представился военный, – зрение потерял год назад, под Мариуполем. Теперь вот заново к миру привыкаю. А собаку-поводыря мне из Швейцарии бесплатно доставили. Жена моя в Конотопе сидит… Сюда ехать не хочет. У-у, ведьма конотопская!..