Казнённый колокол. Борис Евсеев

был.

      Но Китя сказал как отрезал:

      – Только сарай, если хочешь идти со мной дальше. Только сарай, греческая твоя морда.

      Услыхав про сарай, Симеон скривился: «Да он голубой, этот Китя!»

      Такое открытие Симеона не обрадовало, но и не слишком испугало. Правда, сразу же выяснилось: дело не в голубизне, дело совсем в другом.

      – Амбарную музыку тоже нужно уметь слышать, – пояснил Китя. – Писк мышей, скрежет железных ящериц, молчание сенокосилок – все в этом амбаре, как в захлопнутой партитуре, хранится! Можно услышать и кое-что другое, ну, допустим, визг падших девушек, причитания заблудших жниц, скулеж казнокрадов. Так что городок этот обойдем стороной и при этом…

      Здесь Китя внезапно осекся и замолчал. Молчал он долго, и Симеон даже успел обрадоваться: может, удастся уломать этого стебанутого и отоспаться-отогреться в гостинице – март ведь еще!

3

      Но Китя задумался о другом. Он задумался о началах и концах путей-дорог человеческих. Окончание собственного пути он себе представить пока не мог. Ну, а начало – чего проще?

      Для Кити-Никиты Цуникова все начиналось не здесь, не в холодновато-изумрудной донбасской степи, начиналось сперва под Москвой, а потом продолжилось на Урале. И донбасскую эту сюиту с ушлепистой музыкой бомб, танцами вооруженных женщин на платформах грузовиков с откинутыми бортами, с жалким шатанием по чужим углам придумал не он, а его старшие – и, как оказалось, не так чтобы слишком умные – друзья: Глазычев и Носович.

      А он, даровитый и мудрый Китя, оказался в этой донбасской истории, как всегда, сбоку припеку.

      «Донбасская сюита» – так прозвал их марш-бросок на юг не Китя, а добрый Глазычев, композитор смыслов.