Казнённый колокол. Борис Евсеев

пластами дыма поворот дороги.

      Красавец енот!

      Нежно-палевый, с хитровато-спецназовской, вымазанной в саже мордочкой, в темных шпионских очках… Видно, перебегал дорогу на задних лапах, выставив перед собой эту самую брюкву: второпях надкушенную, не очищенную и не отмытую от грязи, – как это всегда делают еноты-полоскуны, – крепко сжимаемую при жизни и враз выпущенную из цепких лап после смерти.

      Так, наверное, и опочил, бедолага: втягивая в себя сладко-мышиный аромат полей, шевеля пальцами безволосой передней лапы, изрезанной чисто человеческими линиями любви, невзгод и долгой жизни.

      Жить хотят все. И чтобы жить спокойно, смерть наблюдать не желают: ни свою, ни чужую, ни вчерашнюю, ни сегодняшнюю, ни завтрашнюю! А тот, кто этого хочет, кто привык представлять свою или чужую смерть, – тот о ней тоже сразу старается забыть…

      Енот пропал за поворотом.

      Но даже мимолетного взгляда оказалось достаточно, чтобы жизнь его поселилась во мне надолго, чтобы тревожило и тревожило то неочевидное и страшно важное, что происходило с енотом до сегодняшнего рассветного часа: долгая зима, пахнущее чьей-то молодой резкой кровью дупло пятидесятилетнего грецкого ореха, зимний прерывистый сон, а после сна – встреча с ржаво-палевым, некрупным, но неслыханно злым и грызучим азовским волком и следом за этой встречей – долгая отсидка в дупле, затем поиски самки и, наконец, гибель под колесами какой-то не слишком тяжелой машины, скорей всего мотоцикла.

      – Кутейниково скоро, – полуобернулся к заднему сиденью водитель Миша, доброжелательный и приветливый хозяин многих донецких магазинов канцелярских принадлежностей, видно, и в военное время пользующихся особым спросом, – вы сойти хотели, еще раз на дорогу глянуть.

      Водитель Миша был племянником одного из сегодняшних моих спутников: застенчиво-развязный, добрый, как я уже говорил, очень богатый, но богатством этим не надломленный и ничуть не придавленный, он все больше молчал, иногда лишь вскидываясь при обсуждении, как он сам говорил, «чисто купеческих» трудностей.

      Небольших и неглубоких воронок от минометного огня с рваными краями было на асфальте много.

      Но неприятней всего были опять-таки обугленные стволы деревьев, теперь уже спиленные и лежащие штабелями древесных трупов на краю полей, в ожидании костра или погрузки.

      – Ну как, впечатляет? – спросил сзади один из друзей-попутчиков.

      Я передернул плечами, джип тронулся с места.

      И тут через дорогу, на задних лапах, неся перед собой в узких человеческих ладонях не брюкву, а бородавчатую жабу, перебежал, вжимая голову в плечи, другой – не такой крупный и красивый, как тот, мертвый, но, очевидно, более хитрый, более расчетливый – енот!

      Скрылся енот мгновенно.

      Тут же померещилось: не я смотрю на дорогу – дорога вбирает меня со всеми потрохами в свои повороты, изгибы, трещинки, воронки, лужицы, дымы, раздымленья, сверканья…

      – Очнись, паря, Макеевка, однако.