Миленький ты мой. Мария Метлицкая

Что люблю, например! Так нет же, зачем? Она Королеву жалеет! Не себя, раковую больную, а ее! Здоровую лошадь! И за нее тревожится… Не себя, которая одной ногой в могиле, а за нее! Ест она плохо!.. Схуднула! Сбледнула! Сон потеряла – ах, ох!..

      И так мне противно стало… Затошнило просто.

      – Выперли тебя, – говорю, – ну, все понятно!

      – Что ты, что ты! Как можно! Я только сама! Чтобы ее не обременять. Какая из меня нынче помощница? Сама еле ползаю, сил совсем нет… Оставила ее совсем одну, представляешь? Одну-одинешеньку, на всем белом свете. Никого у нее, бедной, нет – ни деток, ни мужа. А теперь вот и меня…

      И в слезы.

      А я снова молчу.

      А потом говорю:

      – Ага! А сюда, значит… помирать приехала? Тебе ж повезло – у тебя дочка есть! К ней и под крыло? Горшок, компот, простыни ссаные? Так или нет, Полина Сергеевна?

      Стоит, моргает глазенками. Растерялась. Молчит.

      – Лида! Дочка! А куда же мне?..

      – Куда-а? Ты меня сейчас спрашиваешь? Советуешься? А почему раньше?.. Почему никогда раньше не спрашивала? Куда тебе? Конечно, сюда! Здесь же я, твоя дочь! Вспомнила, значит? Время пришло? Все правильно: кто будет ухаживать? Горшок за тобой кто будет носить? Дочка Лида? Ага! А что ж ты к маме своей, Марии Петровне, к бабе Мане тогда не примчалась? Когда та слегла и не вставала? К дочке своей, сироте? Когда та в четырнадцать лет осталась как перст? А подсунула ей дряхлую Тоньку? Чтобы дочка твоя еще и за Тонькой ходила?

      Молчит, глаза долу. А я распаляюсь! Ору пуще прежнего. А в школе закончился уже пятый урок – дети горохом высыпали во двор. Стоят и слушают, как училка их разоряется. На какую-то дохлую бабку орет.

      А мне хоть бы хны – ору и ору! Всю душу свою – наружу. И на всех наплевать!

      – Нет, дорогая! Не выйдет! Не выйдет тебе еще раз! Катком по мне… Не пройдешь! У меня своя жизнь! Ясно? В первый раз в жизни! В первый раз в жизни по-человечески! А тут нате – явилась! Вот и вали в свою хату! И там колупайся! Как я в своем детстве «счастливом»! Привет!

      Закивала, глазками моргает:

      – Да-да, Лида! Да, да! Ты права, я все понимаю!.. Все заслужила! Прости!

      И со двора.

      Ну и хрен с тобой, Полина Сергеевна! Вот и гудбай! Постояла я еще, чтобы дрожь в ногах унять, и медленно пошла в школу.

      Дети проводили меня удивленными взглядами, молча.

      А мне было на всех наплевать. На всех!

      Просто подумала: а вот это – за что еще одно испытание? Когда у меня наконец все наладилось? Когда мы уже о ребенке мечтали? Когда у меня с Димкой…

      Нет, мне на всех наплевать – на школу, на мамашу, на весь этот сраный мир!

      Только не на мою с мужем общую жизнь. Ее я решила отстаивать твердо! Насмерть стоять! И никому – слышите вы? – никому! Никому не позволю! Ясно всем? Ни-ко-му!

      А ночью… Конечно же, я не спала. Я ведь живой человек. Не Полина Сергеевна.

      Стояла эта рахитка, калека эта у меня перед глазами. В ушах звенит: «доченька, Лида!»

      Жалкая, страшная. Руки трясутся, морда серая, глаза неживые…

      И по ночам спать перестала – ворочаюсь все, маюсь, вздыхаю.

      Димка