Манифестофель. Эдуард Диа Диникин

что больше не платят. Да и не только это. Мозгалев подсмеивался над его рубахой. Красной в черную клетку. Как-то выпив больше, чем обычно, он сказал:

      – Ты, Борька, как Малевич в квадрате. И черный и красный.

      И захохотал. Вроде бы, безобидная шутка, но увидел Картонов как насмешливо дрожит в глубине преддверия гортани широко открытого рта Мозгалева красный отросток и понял – его собутыльник презирает его.

      И стихи, которые он пробовал ему читать – тоже. И это было неприятнее квадратов.

      Он однажды прочитал Мозгалеву то, что казалось ему очень личным, очень трогательным: «Мечта – как игрушечный поезд. А вот, „Детской железной дороги“ и не было у меня»!

      Это было хокку. Мозгалев знал, что это такое, как и знал, кто такой Малевич – Борис говорил ему, но, тем не менее, ждал продолжения.

      – Все? – спросил он, когда Кортонов не продолжил.

      – Да. Так и надо было.

      – Эх, Борька, дурилка ты. «Игрушечный поезд»….

      Он взял в руки спичечный коробок. Борис уже знал, что Мозгалев наживается на нем. Но злило не это, а то, что Мозгалев ни разу не покупал зажигалок, даже самых дешевых. У него всегда были только спички. И алкоголь он приносил самый дешевый. О закуске и говорить не приходилось. Благо, в доме всегда было что поесть. Мать обязательно готовила утром и ближе к вечеру. Борщ, пельмени, салаты не только по праздникам, пюре, котлеты, рыба жареная, колбаска….

      Была в Мозгалеве какая-то зряшная скупость. Тем более противная и отталкивающая, что любил Мозгалев поговорить насчет евреев в критическом ключе, отыскивая какие-то феноменальные в своей глупости примеры якобы еврейской жадности. В своем энтомологическом антисемитизме он, порой, напоминал, Кортонову жука. Такого противного жучка-короеда, увеличенного до размеров козы. Перебирая ножками, движется этот жук вперед и вперед, истощая устойчивость дома.

      Спички в руках Мозгалева злили Бориса больше, чем его пьяная покровительственность или энтомологический антисемитизм.

      – Вот, – сказал он, – про спички твои любимые. «Я зажигаю спички, по одной, и жду, гляжу, как догорает спичка, и новой чиркаю, а темнота все ждет».

      – Почему про мои любимые? – удивился Мозгалев, даже не оценив прочитанное.

      – Да так, – махнул нетрезвой рукой Борис.

      Вероятно, Мозгалев уже тоже был изрядно нетрезв. В таком состоянии многие путают движения и слова. Его явно задела эта нетрезвая рука.

      – А что ты машешь? Темнота всех ждет, между прочим. Или ты думаешь, тебя там свет встретит на том свете? Нет. Ничего подобного. Забвение, Борька, забвение. Даже, если на твоей могиле памятник будет высотою с кудыкину гору. Только куда тебе, дурилка ты….

      Кортонов услышал, как засвистел на кухне чайник.

      – Мой чай закипает на вечном огне – такой вот отгрохайте памятник мне, – произнес он, усмехнувшись.

      – А че ты чайник-то