Мoя нечестивая жизнь. Кейт Мэннинг

голубя.

      Мама не произнесла ни слова. Я приподняла покрывало и показала ему.

      Он так и открыл рот. Рука у мамы была вся измята. Кое-где красная обваренная кожа слезла клочьями, чернело мясо и паутиной белел гной. Мама не могла ни согнуть руку в локте, ни сжать пальцы. По комнате поплыло зловоние. Мистер Брейс невольно отшатнулся, но усилием воли принял прежнее положение.

      – Сударыня, – глаза его были полны сочувствия, – как вы получили такую травму?

      – Рука угодила в гладильный каток вместе с фартуками, сэр. Машина заглотила руку целиком, да еще паром обварила. Уж три дня как.

      Несчастье произошло в прачечной на Мотт-стрит[11]. Пальцы запутались в завязке от фартука, руку затащило в гладильную машину, и раскаленные барабаны несколько минут катали ее, прежде чем другие гладильщицы смогли маму освободить.

      – Боже, смилуйся над нами. Я доставлю вас в больницу.

      – Нет, нет, нет.

      – Господь милостив, мы спасем вам жизнь.

      – Мне не нужна благотворительность.

      – Да ведь самый главный благотворитель – сам Христос. Это милость Господа, а не моя. Он милостив к беднякам и самым презренным среди нас.

      – Уж я-то наверняка презренная.

      – Нет, сударыня. Господь никого не презирает. В Его любви вы обретете того, кто обратит вашу жизнь в служение и осушит слезы вашим детям.

      – Если он взаправду осушит слезы, он мой друг, – прошептала мама.

      Мистер Брейс улыбнулся:

      – Пусть в это темное и мрачное жилище снизойдет вся благодать небесная и да заставит вас перемениться. В том числе и в отношении благотворительности. Ибо должен сказать вам, что ваши дети не защищены.

      – Не защищены?

      – Ну разумеется. Не защищены от искушений и бед, что преследуют невезучих: от жестокости, обмана, мошенничества, притворства, различных пороков и всяческих нарушений закона. Не говоря уже о голоде и болезнях.

      – Это точно, – пробормотала мама, – они на заметке у дьявола.

      – Позвольте мне хотя бы уберечь малышей от пагубы.

      – Только через мой труп, – сказала мама. – Вы не украдете их у меня.

      – Вам нечего бояться! – воскликнул Брейс. – Я не хочу их похищать. Я хочу спасти их. Не пожелали бы вы, чтобы наше Общество помощи подыскало для них хорошие дома в сельской местности где-нибудь на Западе?

      – Наш дом здесь. Не дворец, конечно, но это наше.

      – Лучшее пристанище для ребенка с неблагополучной судьбой – фермерский дом.

      – Я прожила в фермерском доме всю свою жизнь, поэтому мы и эмигрировали.

      – Сударыня, это ваш долг – отправить детей в деревню в добрую крестьянскую семью, где им будет куда лучше.

      – Дети принадлежат матери.

      – Тогда хоть позвольте отвезти вас в больницу. Расходы я оплачу. У вас гангрена. Если не согласитесь, можете не дожить до конца недели.

      Моей бедной матери нечего было противопоставить напористому красноречию преподобного Чарлза Лоринга Брейса. Он обрушил на нее рассказы о том, сколь страшная судьба ждет и нас, и ее, если

11

Мотт-стрит – ныне неофициальная главная улица нью-йоркского Чайна-тауна.