Мертвое озеро. Николай Некрасов

замолчала и подняла гордо голову.

      Учитель продолжал:

      – Повторяю вам, если ваша любовь к музыке сильна, употребите всё, всё, только не бросайте, не бросайте ее!

      И учитель сложил руки, будто прося пощадить его жизнь. В лице Настасьи Андреевны выразилось прежнее недоумение.

      – Надо, надо ей ехать за границу! – говорил он, рассуждая с самим собой. – Она рождена быть артисткой, у ней все залоги великой будущности… О, поезжайте, поезжайте! не губите своего таланта!

      Он чуть не плакал, произнося последние слова. Настасья Андреевна ничего не понимала.

      – Куда ехать? – пугливо спросила она.

      – Боже мой! за границу.

      Настасье Андреевне вдруг показалось в темном углу строгое лицо мачехи, вооруженной связкою ключей. Она покачала головой.

      – Просите, умоляйте ее! – сказал учитель.

      – Я… я не смею! – грустно и решительно ответила Настасья Андреевна.

      Учитель замолчал, печально повесив голову на грудь. Долго они просидели молча. Он первый прервал молчание, сказав:

      – Я надеюсь, я даже уверен, что мы еще будем продолжать наши уроки. Я иначе не возьму места, как по соседству вас, с условием, чтоб я мог хоть раз в неделю, хоть раз в месяц приезжать к вам.

      – Неужели… да будет ли возможно? – радостно заметила Настасья Андреевна.

      – Я всё употреблю; но самое лучшее, если бы…

      Учитель тяжело вздохнул и тихо продолжал:

      – Если бы ваша мачеха согласилась взять меня хоть в управляющие.

      На лице Настасьи Андреевны показался испуг, и она потупила глаза.

      – Я на всё согласился бы!.. – продолжал учитель, вопросительно глядя на нее.

      Она не знала, куда деться, не смела поднять глаз. Учитель молчал.

      На лице Настасьи Андреевны выражалось страшное волнение; она, казалось, хотела что-то сказать, но не решалась.

      Время между тем шло, свечи давно догорели, и дневной свет освещал комнату. Опомнясь, она с ужасом вскрикнула:

      – Боже, уж светло!

      – Да, пора укладываться! – печально сказал учитель и медленно вышел.

      Настасья Андреевна как прикованная осталась на своем месте. Учитель скоро возвратился, таща запыленную корзину, наполненную нотами. Поставив ее у ног своей ученицы, он сказал дрожащим голосом:

      – Вот всё, что я могу оставить вам. Флигель принадлежит вашей мачехе. Прощайте!

      Настасья Андреевна страшно побледнела и сжала свои губы, как будто стараясь удержать стон.

      – Ах! – сказал учитель. – У меня есть еще одна вещь, которую я, кроме вас, никому, никому не отдал бы!

      И он поспешно вышел.

      Настасья Андреевна склонила голову на подушку дивана, и из ее груди вырвался стон; но учитель опять вошел в комнату, и она собрала все свои силы, чтоб казаться спокойною.

      Учитель подал ей нотный лист с поправками, обделанный в рамку под стеклом. То был факсимиль Бетховена.

      Настасья Андреевна не решалась брать: она знала, как дорожил им учитель.

      – Возьмите, возьмите! – сказал он. –