Мы – дети войны (сборник). Отсутствует

и горечь, и гнев.

      Делал множество ошибок, но не упорствовал в них. Другое дело, что я так и не научился вовремя анализировать их и более не повторять. Тогда бы я стал завидным членом общества. Однако этого нет… Я вновь и вновь делаю всё те же ошибки, хотя что-то всё-таки иногда корректирую.

      В детстве меня заставляли писать дневник. Это было ужасное занятие: скучнейшие записи протокольного характера о том куда, с кем и зачем ходил. Ни капли мысли. Писал какой-то шизоидный тип. Потом, уже в седьмом или восьмом классе записи изменились, но всё равно атмосфера тех лет не позволяла быть откровенным даже с самим собой. Проходили исторические события: убийство Кирова, затем, через несколько месяцев, выселение интеллигенции, когда мои родители в панике, как и весь культурный Ленинград, распродавали мебель по бросовым ценам, лишь бы получить хоть какие-нибудь гроши в страшном ожидании возможной высылки. А по ночам ждали прихода энкаведешников. В нашей квартире арестовали мужчин семьи графов Ланских, а жену и дочь выселили в десятидневный срок. То же случилось и со многими другими семействами из нашего дома. Старой интеллигенции в Ленинграде почти не осталось.

      В 1937 г. начался разгром советских партийных кадров. Теперь терзали тех самых большевиков, которые двадцать лет были на коне. Всё это казалось тогда крайне непонятным, исторической закономерности не улавливалось, и проносившиеся события казались похожими на стихийное бедствие. Впрочем, взрослые и воспринимали всю советскую жизнь как стихию военного времени. Когда вспоминали события дореволюционного прошлого, то говорили «в мирное время». Действительно, с окончанием «мирного времени» жизнь превратилась в сплошную цепь насилий, жесточайших расправ, в наиболее лёгких случаях – угроз применения оружия. Трудно было понять разницу между «военным коммунизмом» и просто «коммунизмом», ведь в обоих случаях главным аргументом власти являлось насилие.

      Однако, несмотря ни на что, я всегда был оптимистом. В детстве был уверен, что вполне счастлив: ездил в Новгород с группой детей от Дома Журналиста, в бухгалтерии которого работал мой папа, занимался помимо школы многими делами: плаванием, боксом, стенографией, учился в театральной студии, посещал многочисленные публичные лекции в Центральном лектории и в Доме Журналиста, которые читались лучшими профессорами. Был активным комсомольцем. Меня даже намечали к участию в переписи 1939 года и в школьном комитете комсомола просили подобрать из комсомольцев группу переписчиков, поставив показавшееся мне тогда несколько странным условие: включать в группу только русских и евреев, чтобы никого из других национальностей не было.

      Знал об исчезновении многих людей, но не задумывался, почему так много оказалось врагов. При массовом наборе в пионерскую организацию в 4-м классе я в неё не вступил, исполнив настояние отца. Но через четыре года стал комсомольцем, несмотря на его нежелание. Отец был религиозен, я был крещён, как все в те годы, ходил с ним в церковь в детстве, затем отошёл от религии, и он ходил в одиночку.

      Начало войны для нас, студентов Академии художеств, было полной неожиданностью. Мы сдавали весенние экзамены, усиленно