Три страны света. Николай Некрасов

часто), хозяйка противоположного дома, толстая, краснощекая женщина, тоже сидела у окна, и тогда у них завязывался через улицу разговор.

      – Как говядина вздорожала, Афанасий Петрович, просто подступу нет!

      – Вот, – говорит Афанасий Петрович, не упускавший случая выказать прочность своего благосостояния, – копейку на фунт прибыло, так вы уж и охаете… Побойтесь бога, матушка… Что мы, нищие, что ли?

      – Ну и не миллионщики, Афанасий Петрович…

      – Кто говорит, Василиса Ивановна! только, по мне, знаете, я даже рад: пусть бедный торговец пооперится.

      Афанасий Петрович любил озадачивать неожиданно, почему пускал иногда в ход мнения, которых не разделяв в глубине души.

      – Что вы, Афанасий Петрович, побойтесь бога! ведь они разбойники!

      – Ну, есть разбойники, есть и не разбойники, – глубокомысленно замечал Доможиров.

      Но тут раздавался грохот экипажа, и разговор быстро переменялся.

      – Вишь, расфрантилась! – говорила хозяйка, провожая глазами проехавшую даму.

      – Ну уж и расфрантилась! – возражал одержимый духом противоречия Доможиров: – просто одета, как быть должно. Посмотрели бы вы, как рядятся… Вот я намедни был в Павловске, у тещи…

      И Доможиров принимался описывать павловское гулянье. После обеда Доможиров непременно спал, а по вечерам читал своему ежу правила терпимости и общительности; но суровый еж упорно презирал котят и открыто предпочитал их обществу гордое одиночество.

      Но возвратимся к рассказу.

      Ни проклятий, ни стуку, ни криков Каютина Доможиров не слыхал: он сам кричал в то время не тише его, погруженный в преподавание иностранных языков скворцам своим. Он даже не слыхал шагов Каютина, раздавшихся в его комнате, выкрикивая: ко-ман-ву-пор-те-ву!

      И Каютин повторил за ним тем же тоном: ко-ман-ву-пор-те-ву! и тронул его за плечо:

      – Что вы? – закричал Доможиров, вздрогнув и обернувшись к нему. – Собьете! Птица нежная, чужого голоса не поймет, да и робка…

      – Что вы?.. Я ничего… а вы что?.. – начал Каютин полушутливым, полусердитым тоном, в котором в то же время слышалась детская наивность; придававшая особенную прелесть его разговору. – Вы бога не боитесь! что вы со мной сделали?

      – Раму выставил.

      – А зачем?

      – Я вам говорил: отдайте деньги или съезжайте, а не то раму выставлю.

      – Съезжайте! вам легко сказать: съезжайте, – сказал Каютин и посмотрел как-то особенно на верхние окна противоположного дома.

      – Ну, так деньги отдали бы…

      – Деньги! Ну, что вам мои деньги? Пропадете, что ли, без моих сорока рублей? а?

      Доможиров молчал.

      – Ведь у вас дом свой, незаложенный, и прошлый год только каменный фундамент подвели… Ну, говорите, так или нет?

      – Ну, так.

      – Ив доме все слава богу, всего вдоволь! и сын в науках успехи оказывает, и скворушки говорить начинают, и еж здоров… здоров?

      – Здоров.

      – И