Три страны света. Николай Некрасов

прильнула к теплому личику своего сына и потрясающим голосом сказала:

      – Возьмите! возьмите его скорее, или я его не отдам!

      И снова голова ее упала на кровать.

      Авдотья Петровна положила ребенка в корзину и, перекрестясь, пошла к двери.

      Больная приподнялась, она дико следила за движениями Авдотьи Петровны, пока та укладывала ребенка, и когда она пошла к двери, бедная мать стремительно кинулась к ней.

      – А, ты украла моего ребенка?.. Помогите, помогите!

      И несчастная с безумными криками вырывала корзину.

      – Что вы? Бог с вами! не кричите: на улице услышат! – дрожащим голосом говорила Авдотья Петровна.

      Но больная ничего не хотела слышать: глаза ее блестели страшным огнем. Она дико смотрела на Авдотью Петровну и повторяла отчаянно:

      – Отдайте моего ребенка, отдайте!

      – Возьмите! вы, кажется, забыли, каков его отец? – с упреком сказала Авдотья Петровна.

      Мать вскрикнула. Отскочив от корзины, которую ей предлагала Авдотья Петровна, она прошептала испуганным голосом:

      – Спрячьте, спрячьте его. Слышите, он идет, он его возьмет! Я погибла!.. О спасите же, спрячьте меня!

      И несчастная бегала по комнате и пряталась.

      Авдотья Петровна скользнула в дверь и заперла ее на замок.

      Мать с диким криком кинулась к двери; она ломала ее и кричала:

      – Отворите! моего ребенка украли! спасите!

      Стук удалявшихся дрожек остановил вопли почти обезумевшей женщины; она вся затряслась и, когда стук дрожек замер, отчаянно вскрикнула: – Уехал! – и упала без чувств у дверей…

      В одном большом селе, широко раскинувшись на невысоком холме, стоял огромный барский дом с дремучим садом. Длинные службы в несколько рядов, как крепостные стены, тянулись за домом. В августе месяце, вечером, часов в девять, луна бросала печальный свет на темный сад и черную массу дома, на стене которого фантастически рисовались громадные деревья. Обильная роса покрывала влажную траву; блеск луны, отражаясь всюду, играл на листьях деревьев, которые таинственно перешептывались в пустынном саду, и менял рисунки на стене, как кабалистические знаки в каком-нибудь волшебном замке. Медленно, лениво катилась луна, окруженная легким паром, по прозрачному далекому небу.

      Прямо светила она в мрачные, запотевшие окна, осеребряя их и еще резче выказывая массивную и старинную архитектуру дома. Отдаленный лай собак изредка нарушал тишину; эхо звонко раздавалось и медленно замирало в чистом воздухе.

      За кустами сирени и жимолости едва виднелся слабый свет, выходивший из окна небольшой комнаты, убранной очень просто; по меблировке нельзя было определить ее назначения.

      На широком диване лежал мужчина лет тридцати пяти, крепко сложенный, с благородным и привлекательным лицом; но в его взгляде, во всех его движениях выражалась бесконечная апатия. В руках держал, он книгу, которая, казалось, тяготила его. Выкуренная трубка с огромным янтарем была у него в зубах. На столе, возле дивана, лежало несколько книг и стоял низенький подсвечник с зеленым колпаком,