Камень соблазна. Николя Бюри

записывали основные понятия риторики, которые излагал Кордье. Я слушал, поражаясь тому, что студенты позволяли себе болтать и вертеться. Кто-то ткнул меня локтем в бок. Мой сосед с заговорщическим видом протягивал мне клочок бумаги. То, что я увидел, привело меня в ужас. Кордье заметил мое смятение:

      – Ковен, дайте мне листок! Похоже, он очень взволновал вас!

      Вот я и провинился, подумал я, заливаясь краской.

      Бумажка перешла к учителю. Это была гравюра. Папа, вставив свой член в лошадиную задницу, засасывал мужское достоинство какого-то короля.

      Матюрен Кордье улыбнулся:

      – Вот его святейшество Папа Климент VII в любимой позе… Да и король Франциск, похоже, в восторге от такого засоса.

      – Это не я… – запротестовал я.

      – Неважно кто, Ковен, нечего целку из себя строить. Картинка, разумеется, возмутительная и клеветническая, тем не менее отражает некую реальность. Увы, Папа снискал себе репутацию утонченного гурмана. Говорят, он очень ценит французскую снедь. В конечном счете сия отвратительная гравюра является опасным заблуждением, однако это не помешает нам задуматься.

      Я было засомневался, но быстро понял, что он не шутит.

      Не терял хладнокровия, Кордье прислушивался к ропоту, сопровождавшему его комментарий.

      Студент из Голландии поднял руку. На плохом французском он заявил, что больше не понимает, о чем говорят. Размеренным тоном Кордье продолжил, однако в его голосе я уловил насмешливые нотки.

      – Такие карикатуры некоторые вывешивают на стенах церквей. Надо сказать, что это наилучший способ истолкования запретных идей.

      Он повернулся ко мне:

      – Как видите, Ковен, никаких потасовок, никаких побоищ, я всего лишь жду, что вы будете вести себя серьезно и рассудительно, особенно когда у инквизиции появится повод сжечь вас! – произнес он, помахивая гравюрой.

      Не знаю почему, но меня охватило смятение. Никогда еще я не испытывал страха перед картинкой, не боялся слов. Но злился я на себя за то, что не сумел отшутиться. Я пришел сюда отстаивать свое мнение, а оказалось, что я просто мямля, слабак и растерявшийся провинциал! Тут гнев мой пал на мэтра Матюрена. По какому праву он так легко, насмешливо говорил о нечестивом рисунке, который только что был нам показан?

      Размышления мои были прерваны. Студенты с веселым гомоном вскакивали с мест. Конец урока я не запомнил вовсе. Одни уходили, другие толпились возле кафедры. Я чувствовал некую неудовлетворенность. Мне казалось, что я каким-то образом должен доказать свою приверженность евангельским истинам и их земному воплощению Клименту VII. Студенты вышли. Матюрен Кордье смотрел на меня.

      – Ну, Ковен, вижу, вы все еще под впечатлением. В харчевне вы сможете развязать язык.

      Отказаться я не посмел…

      Вечерело. Вместе с Кордье и несколькими товарищами я пошел в таверну.

      Студенты увлеченно слушали речи учителя. Каждого он убеждал в необходимости