Камень соблазна. Николя Бюри

мы добрых полчаса читали молитвы девятого часа, и все это время Ги прыскал от смеха, особенно когда я просил его замолчать.

      В Боге я черпал силу, позволявшую мне ощущать себя выше окружавших меня несовершенных домочадцев. И сносить отцовские оплеухи.

      Я проник в комнату, где работал Жерар. Она занимала первый этаж. Стены, заставленные товарами, товары, подвешенные к потолку; не видно ни дюйма каменной стены, а в полумраке проглядывают смутные очертания всевозможных предметов.

      Все это Жерар закупал заранее, оптом, чтобы увеличить прибыль, и всегда вовремя. Мех для капюшонов он брал в дни больших облав на лис и волков, когда те начинали слишком активно опустошать стада. Когда какой-нибудь ремесленник умирал, не оставив наследника, он скупал все оставшиеся после него изделия, что бы тот ни изготовлял. Он холил товары, обеспечивал им долгую жизнь, нередко вкладывал деньги в многолетнее хранение. Вокруг на удивление приятно пахло воском и мыльным корнем.

      Где-то в глубине, за множеством разнообразных вещей, маячило световое пятно. Контора Жерара казалась игрушечным ларцом. Я подошел к лаковому ларчику из дуба – богато обставленной комнатке, расположенной на возвышении в четыре ступеньки. Жерар позвал меня поговорить о бенефициях. Ему удалось сосредоточить в своих руках изрядное число доходных должностей, что возбуждало неприязнь и ревность многих. Синдик соборного капитула, фискальный прокурор, любимец епископа Анжеста, он был искушен во всякого рода судебных тяжбах. Так что вряд ли кто-нибудь намеревался оспаривать полученные им привилегии. Но меня это нисколько не радовало. Я ограждал себя от мрачного отца, сражавшегося со сменявшими друг друга врагами и погруженного в вечные подсчеты нанесенных ударов и полученных в результате преимуществ.

      Жерар пригласил меня подняться по ступеням к нему в контору. Я вошел с опаской, как всегда, когда находился вблизи отцовских дел. Страх, внушаемый отцом, чрезмерно подавлял представителей рода человеческого, к углубленному познанию коих я стремился. Поэтому я вполуха слушал, как отец важно рассуждал о будущих доходах. Я даже готов был согласиться с недооценкой всех присущих мне качеств.

      Летом 1521 года мне исполнилось двенадцать лет. Я сомневался в своем призвании. Жерар решил посвятить меня в свои честолюбивые планы.

      Сверкая глазами, он сообщил, что в благодарность за его услуги епископ выделил мне часть доходов с двух соборных часовен.

      Намерение отца втянуть меня в круг своих интересов, зачислить в сообщество клириков я воспринял как наказание. Жизнь, которую я наблюдал в основном из окна, равно как и изучение латыни являлись источником мечтаний гораздо более захватывающих.

      По дороге к часовне Мартевиля я задавался вопросом, понимали ли клирики язык, на котором вели службу, думали ли на этом языке или пользовались им исключительно для того, чтобы скрыть невежество, растерянность или испорченность, часто становившуюся объектом саркастических насмешек моего отца.

      Я давно