Богатыри не мы. Устареллы (сборник). Элеонора Раткевич

заманивает, а раз заманивает, значит, иногда тут люди ходят, а раз ходят – значит, может, и брод есть.

      Рассуждения эти мне самому не нравились, глухие это были места, на этих землях за рекой и вовсе люди никогда не жили. Тут лежали иные кости.

      Да как речка сколыхалася,

      Раскачалася на двенадцать вёрст,

      Как ударила в ровный бережок

      Да двенадцать костей выплеснула,

      А тринадцату – живую голову…

      Не нравилась мне эта песня. Но звучала она уже в двух шагах, а голос был такой красивый, низкий, бархатный…

      Сейчас дойду до берега, подумал я, и суну башку в воду. Что за морок?

      Берег становился влажным, илистым, и я перепрыгивал с корня на корень. Меня будто вели по одной какой-то дорожке, и я не мог с неё свернуть – по бокам была то грязь по колено, с пузырями, то стоячая вода, то опять же елани. Попробовал ещё раз свернуть назад – поскользнулся на корне, чуть ногу не вывихнул.

      Загнала меня нечистая, подумал я и вытащил нож. Толку от него в таких делах я не ожидал, но всё ж таки железо.

      Ни тоски, ни страха я не чувствовал, хоть и понимал, что дело нечисто. Это всё песня виновата, думал я; это всё песня.

      А тринадцатую голову,

      Без крови живу-живёхоньку

      Клали на плаху дубовую,

      Раскололи всю дубиною

      И огнём пожгли со плахою.

      И тогда река успокоилась,

      Отступила, уравнялася,

      В берега вошла.

      – Да где ж твои берега-то, – пробормотал я, разводя руками заплетённые жимолостью плети трухлявых, едва живых вётел, и очутился над самой водой.

      Пасмурный свет рассыпчато отражался в мутном, тёмно-зелёном зеркале заводи, затянутой ряской и заросшей глянцевыми листьями кувшинок.

      На горбыле старого-старого поваленного дерева, затонувшего недалеко от берега, сидела девушка. По замшелому гребню коряги цепочкой росли грибы, отсвечивавшие в тенях зеленью. Таких я ещё не видал.

      Девица, нагая, долговолосая, плечи покатые, сидела во мхах, как на подушках, опустив белые-белые ноги в зелёную воду. Длинные, ровные ноги. Зелёные же блики гуляли по телу, подсвечивали её кругло. Тёмные волосы были такой непомерной длины, что уходили в воду, но не колыхались в ней, а тонули, словно были тяжелы, как проволока.

      Сотня лягушек прыгнула в воду с листьев, с колоды, с прибрежных корней, и после единого всплеска воцарилась тишина. Приоткрыв рот, девица посмотрела на меня во все зеленовато-голубые, под цвет грибам, глазища.

      – Мооолодец! – сказала она бархатно, низко, у меня по спине аж мурашки прошлись.

      – Девица, – кивнул я как мог безразлично.

      – Да не бойся ты, не русалка я, – сказала девушка. – Хоть и похожа, говорят.

      – А чего тогда у тебя одёжи нет?

      – А без одёжи я тебе не люба?

      Я хотел ответить что-нибудь грубое и не смог. Нравилась мне эта линия плеч, тени в ямках ключиц, блеск волос. Глаза прилипли.

      – А от меня чего надо?

      – Вынеси меня, я ногу свихнула.

      – Покажи