Блокада. Анатолий Даров

меня перевели вскорости в другую булочную, и никого из «господ неврастеников» больше не видела.

      – Почему не эвакуировалась? – вопрос был обычным в Ленинграде тех дней.

      – Все равно, куда ни поедешь, война. Отец уже убит. Мама поехала на лето домой, в деревню под Лугой, теперь там немцы. Мы с сестренкой остались одни в квартире. Пойдем к нам?

      Он не успел ей ответить – завыла тревога, пятая или шестая за день. На этот раз – запоздалая тревога: в небе гудели надсадно моторы. На этот раз – роковая тревога.

      В ясном вечернем небе, будто густой толпой, но если всмотреться – стройными эшелонами, прямым курсом шло несколько сот черных самолетов – медленно, бесстрашно, не обращая внимания на трескотню зениток. Загорелся один, пошел на спуск другой, почему-то отстал третий самолет. Но остальные, не нарушая строя, идут, идут. Вот уже первый косяк бросает зловещую тень – пока еще не бомбы – на крыши центра города. Идут дальше. Под ними, подожженные бортовым огнем, пылают аэростаты воздушного заграждения – огромные, похожие на акул, готовых, казалось, ринуться на врага. Но это беззубые акулы.

      А черные машины все плывут, плывут в небе, все не бросают свой груз, гребут к какой-то им одним известной черте. И вот они, наконец, измотав весь город ожиданием, игрой в безвыигрышную лотерею смерти, достигли своей цели. Несколько бомб, легко прошелестев, разорвались негулко: пробные, по зениткам. И разом куда-то – пачками, гирляндами, гроздьями, сотнями тонн металла, раскаленного, будто прямо из доменной печи, адской печи войны. Близко взвыло, рвануло, сотрясло.

      – Ишь, как они нас, как они нас, – причитал какой-то рабочий в толпе, в подворотне.

      – А слышите, гарь-то какая? Как на кухне.

      – Не склады ли разбомбили?

      – Молчали бы уж. Некоторым прямые попадания почему-то нравятся.

      – Сама попала пальцем в небо, дура.

      – Сам дурак!

      – Что-о-о?

      Подъехал на велосипеде милиционер в грязи и копоти. Все к нему:

      – Где горит? Что?

      Отдышавшись и закурив, и еще помедлив, замызганный представитель власти сказал:

      – Бадаевские склады горят, вот что. Сам только что оттуда… А вы бы рассредоточились, граждане.

      – Валяй, валяй! Лучше бы склады рассредоточили. Вот сгорит все зараз, что будем жрать? Теперь конец…

      – Довоевались, идолы.

      – Бить «их» некому!

      – Как же, теперь есть кому.

      И тот же рабочий:

      – Ишь как они нас, как они нас…

* * *

      Бомбардировка длилась около часа. Выходя на улицы после отбоя, люди останавливались в горестном изумлении.

      Слоеные черные грозовые тучи сцепились, упали на землю и бешено клубились в руках огня, в растопыренных пальцах – языках пламени, в когтях дракона, тоже сорвавшегося – или сброшенного – с неба. Все змеилось черными и красными полосами, вспыхивало ярко и трескотно, взбухало космато, рассыпалось вокруг. По улицам в районе пожара метались толпы обезумевших крыс.

      Огненный дракон изгибался и трепетал, силясь