Блокада. Анатолий Даров

тяжелобольных. Там казалось безопасней. Бред был обыкновенным разговором.

      – Куда ты прешь?.. Не видишь – там немцы…

      – Где немцы?

      – Бей прямой наводкой.

      – Поздно!

      – Эх, мать моя родная…

      В первую же ночь на новом месте Ивлев вступил в этот нестройный хор. Сосед справа, лейтенант, внимательно прослушав одно из его выступлений, в котором гнев против партии и правительства распространялся на многие версты вокруг, пожаловался дежурной сестре:

      – Здесь некоторые антисоветской агитацией занимаются. Надо выяснить, кто такой. Дайте-ка мне карандаш и бумагу.

      Другой больной сказал:

      – Такое карандашом не пишут.

      И кто-то хрипло:

      – Сволочь, чтоб ты сдох.

      Лейтенант умер с карандашом в руках, не дописав доноса.

      Долго думала Тоня, куда бы перенести Ивлева. Наконец придумала.

      Старушка, придя, как всегда, на дежурство раньше времени, услышала из комнаты тяжело раненого генерала:

      – Что? Митька?.. Да я его в пятом классе один раз ка-ак звезданул по кумполу. А то, знаете, любя дрались. Любя – это значит, ни из-за чего. А дрались по-настоящему. Учитель физкультуры, физрук, бывал у нас обычно арбитром. Строго судил, по всем правилам. А как через забор на выставку? Он не рассказывал?..

      – Нет.

      – Ну, тогда и я не буду, Тоня. Но где он теперь?

      – Не знаю. Не в городе, конечно. Я ему два раза писала на общежитку. Никакого ответа.

      – Ну, вы же знаете нашу почту.

      – Да он знает, где я живу. Зашел бы. Письмо там оставила – большое.

      – А здесь дела плохи. Флот пропал ни за грош. Без него городу крышка. Но я бы никогда не сдался. Вы знаете, меня словно подменили. Я таким патриотом стал – хоть доносы пиши.

      – А как же сто верст вокруг? – смеялась Тоня.

      – Ну, это одно другого не касается. Но кусается. А родину я люблю, в неизмеримо большом диаметре. Вот поправлюсь – и на фронт. Мы не отдадим Ленинграда. Даже за один этот кусок гранита, что я вижу в окне, я бы держался зубами. Как этот мостик называется, такой горбатенький?..

      – Поцелуев мост.

      – Здорово! Какая роскошь. Можно вас поцеловать в щечку?

      – Можно, – Тоня сама поцеловала его в лоб – весь в испарине еще не угасшей муки.

      – Бедный Митька. А за ним что?..

      – За кем?..

      – За Поцелуйским мостиком?..

      – Дальше – Оперная площадь, Оперный театр, консерватория, памятник Глинке, какая то церковь.

      – Красота! Я еще там не был.

      – Знаете, вы подлежите эвакуации. Не придется вам защищать Ленинград.

      – Что?.. Не может быть.

      – Я приказ видела. И вы, и генерал.

      – Вот здорово… Чудеса, право. То никому я не был нужен, а то… Вы знаете, что я на авиаматке делал? Без конца разбирал моторы. Иногда собирал, если не лень было. А то еще самолетики разгонял по палубе. Как толкну его в хвост – так и летит, как из пушки. Это называлась практика. Пьянствовал. Потом – война, и почти сразу – амба, то есть крышка.

      Генерал