Фенрир. Рожденный волком. Марк Лахлан

его отдали в аббатство Сен-Жермен, на милость Церкви. Его выздоровление было удивительным и быстрым. В девять лет он уже помогал монахам, учился, играл и смеялся. Он во многом превосходил своих сверстников. Легкость, с какой он писал, была бы удивительной даже для ребенка, которого учили с самого младенчества. Языки тоже давались ему запросто: народная латынь, язык франков, на котором говорили при дворе, официальная латынь, греческий, даже языки данов и саксов, которым научили его миссионеры. Но еще больше поражала способность мальчика к игре в шахматы. Он увидел, как играют монахи, а затем сел, чтобы попробовать. В первой же партии он победил одного из лучших шахматистов аббатства. Этот мальчик, считали все, благословлен свыше.

      Затем ему явилась Дева Мария. Лето стояло в разгаре, голодный месяц июль, и ему было нечем заняться, только гулять по полям с недозрелыми злаками. Солнце золотило колосья, небо было пронзительно-голубым. Когда монахи рассказывали о видениях, ему всегда представлялось, что ангел или Мария появляются в облаке или в дымке. Однако она стояла перед ним такая настоящая и живая, что он мог бы прикоснуться к ней. Она заговорила с ним, точнее, он услышал в голове ее голос, хотя никому в том не признавался, сомневаясь, правильно ли понял Пречистую Деву. Он много лет размышлял над ее словами и никому не рассказывал о них.

      – Не ищи меня.

      Он воспринял это как предостережение, чтобы он не впадал в грех гордыни, не старался казаться святым и не ставил себя выше других людей из-за своего благочестия. Искать Небес, чувствовал он, это верный способ лишиться их.

      Пречистая уходила от него, и он побежал за ней, но тут же ослеп, а после его нашли блуждающим среди ульев на пасеке – счастье, что он не опрокинул ни один из них и его не покусали пчелы.

      Пророчества его сбывались – набеги на побережье, пожар в Руане, разрушенные Байе, Лан и Бове, истребленные сыны Церкви. Аббат объявил его живым святым, исповедником, и Господь благословил его дальнейшими несчастьями и новыми видениями.

      – Тебя объявили святым, потому что ты ее видел?

      – Да, поэтому. И еще потому, что монастырю хотелось, чтобы у него был собственный исповедник. Для этого имелись основания, и это была уже политика, – ответил он.

      – Кем бы они тебя объявили, если бы ты увидел… – Она не смогла договорить.

      Жеан молчал, позволяя ей собраться с силами.

      – Ты хочешь испросить епитимью?

      Элис коротко рассмеялась.

      – Мне не в чем каяться, святой отец, нет греха, который надо отпустить, однако же, если бы я вышла к пастве, назвала то, что видела, грехом и попросила священника о прощении, моя жизнь оборвалась бы раньше, чем я вышла бы из церкви. Могу я рассказать тебе лично? Ты поклянешься никому не говорить о том, в чем я признаюсь?

      – О епитимье полагается просить публично, – сказал Жеан.

      – Мне не о чем сожалеть. Ты поклянешься?

      – Путь, усыпанный терниями, – пробормотал исповедник вполголоса. А вдруг эта женщина скажет, что прелюбодействовала или, хуже того, совершила убийство? Он не сможет, конечно, молчать о таком.

      Звуки борьбы на улице все приближались. Неужели норманны