Фенрир. Рожденный волком. Марк Лахлан

с ней к норманнам, чтобы привести их к Господу.

      Граф ничего не ответил, и улицы вокруг как будто замерли из почтения к его молчанию. Когда он снова заговорил, в его тоне угадывалась сдержанная злость.

      – Они не утверждали, что он хочет взять ее в жены.

      – Я не успел рассказать все, отец исповедник, – вставил Эболус. – Язычники…

      Кажется, он никак не мог подобрать слово.

      – Так что же? – спросил Жеан.

      Эболус продолжал:

      – Наши лазутчики говорят, что дело как-то связано с их богами. – В голосе аббата угадывалось смущение.

      Жеан молчал. Где-то вдалеке плакал ребенок.

      Наконец исповедник заговорил.

      – Это, – произнес он, – совершенно меняет дело. Речь идет о жертвоприношении? Мы ни за что не отдадим наших дочерей на погибель, чего бы нам это ни стоило.

      – Об этом не может быть и речи, – сказал Эд.

      Заговорил Эболус:

      – Но почему? Разве у нас есть выбор? Если народ узнает об этом предложении – а люди обязательно узнают, – ее вытащат из церкви и швырнут язычникам, не раздумывая, принесут ли те ее в жертву или нет. Вы не видели наших улиц, брат исповедник. Чума забрала столько народу, что мы не можем похоронить своих мертвецов. У нас нет серебра, чтобы откупиться от варваров, король уже двадцать лет платит норманнам. Нам необходимо выиграть время, а затем нанести по язычникам удар.

      – Я не отправлю сестру на смерть, – заявил Эд.

      – А скольких воинов мы отправили на смерть? Я уже потерял одного брата, и это только начало. С ее стороны это будет так благородно, – сказал Эболус.

      – А что будут говорить об Эде? – спросил граф. – Он настолько слаб, что отдал единственную сестру на поругание и погибель? Да я лучше выйду один на битву с ними, когда этот город обратится в пепел, чем допущу такое!

      Исповедник ощутил, как в нем нарастает раздражение. Ему хотелось двигаться, метаться из стороны в сторону, стучать по стенам – словом, как-то выказать темперамент, вложенный в него Господом. Однако тело этого не позволяло.

      – Переверни меня, – велел он монаху, сопровождавшему его.

      – Отец?

      – У меня нога затекла. Переверни.

      Монах исполнил приказание, перекатив Жеана на другой бок и поправив под ним подушку.

      Жеан минуту молчал, молясь, чтобы утих гнев, а потом сказал:

      – На такие уступки язычникам мы не пойдем ни за что. Выдать девушку замуж за короля-безбожника – это одно, это даже благое дело. Ведь тогда своей молитвой, своим смирением и верой она, как можно надеяться, приведет неверующего к Христу. Но совсем другое – подвергнуть опасности ее бессмертную душу, подвергнуть опасности все наши бессмертные души, сознательно отдавая ее идолопоклонникам. Et tulisti filios tuos et filias tuas quas generasti mihi et immolasti eis ad devorandum numquid parva est fornicatio tua immolantis filios meos et dedist illos consecrans eis.

      Он проговорил последние слова так быстро, что Эболус, хотя и прекрасно владевший латынью, подался к нему, чтобы расслышать.

      – Что?

      Исповедник раздраженно дернул головой и пояснил:

      – Говоря народным языком, «и взяла сыновей твоих и дочерей твоих, которых