Фенрир. Рожденный волком. Марк Лахлан

вызвали у графа его слова. Ничего не увидел, поэтому приободрился и продолжил:

      – Кроме того, у нас имеется пример для подражания. Святую Перпетую растерзали на римской арене дикие звери, когда она отказалась отречься от Господа. А ведь то тоже был, можно сказать, языческий ритуал.

      Жеан чувствовал, как подергивается его тело.

      – Это софистика, – заявил он, – и меня вовсе не радует, что мы прибегаем к философским оправданиям, чтобы убить несчастную девушку.

      – А что бы вы сделали, брат исповедник, если бы они жаждали вашей крови? – спросил Эболус.

      – Я пошел бы к ним, – ответил монах.

      – Вот именно. В таком случае неужели вы считаете, что у женщины недостанет сил для мученичества и она недостойна награды?

      Исповедник немного подумал.

      – Нет, я так не считаю.

      – Тогда вы поговорите с ней? – спросил Эболус.

      – Просто уговори ее улыбнуться и выйти к народу, – сказал Эд. – Этого будет довольно.

      – Но вы не станете возражать против того, чтобы исповедник напомнил девушке о ее обязанностях по отношению к городу? Вы не позволите эгоистичной гордости затмить для вас здравый смысл? – вставил Эболус.

      – Я не позволю ее принуждать.

      – Никто и не говорит о принуждении, – возразил Эболус, – мы просто хотим напомнить ей, что ее обязанность как христианки заключается в том, чтобы ставить интересы своих собратьев выше собственных интересов. Брат исповедник, вы сможете поговорить с ней?

      И снова исповедник ответил молчанием. Выдержав паузу, он произнес:

      – Я поговорю с ней, но ни в чем убеждать не стану. Решение должна принять она сама.

      – В таком случае не будем мешкать, – сказал Эболус.

      Жеан ощутил прикосновение могучей руки к своему плечу.

      – Главным образом постарайся убедить ее выйти к народу, монах. Но если я узнаю, что ты каким-то образом принудил ее, то не жди, что уйдешь из города живым.

      Жеан улыбнулся.

      – Я вовсе не жду, что уйду откуда-либо живым, граф. Подобное ожидание означало бы, что мне известна Божья воля. Но я прямодушный человек и буду откровенно говорить с вашей сестрой.

      – Тогда ступай.

      Жеана положили на носилки. Его пронесли через город. Он слышал плач голодных детей, кашель умирающих от чумы, рыдания и даже пьяное пение. «Все это, – подумал он, – музыка отчаяния». Он мечтал, чтобы она умолкла, но знал, что его способность исцелять весьма ограничена. Временами он вообще сомневался, делает ли хоть что-нибудь, когда простирает руки, чтобы снять боль, вернуть разум безумцу или, в случае с умирающими, дать им понять, что их время здесь истекло и им пора отправляться на небеса. Они верили, что он святой, поэтому им становилось лучше, разум возвращался, или же – иногда – они умирали. Искренне верующие получали больше всего пользы. Действительно ли через него действует Бог? «Ну конечно, это Он, – думал Жеан, – кто еще это может быть?»

      Он ощутил, что его несут в гору; монахи, тащившие носилки, поскальзывались на соломе, расстеленной поверх булыжника.