Новые работы 2003—2006. Мариэтта Чудакова

[217] (перевод С. Маршака «Пехота в Африке»,[218] опубликованный в 1931 году, не приобрел популярности):

      День-ночь-день-ночь, – мы идем по Африке,

      День-ночь-день-ночь, – все по той же Африке —

      (Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!)

      Отпуска нет на войне!

      («Подправленная» песенная редакция:

      И только пыль-пыль-пыль от шагающих сапог,

      Отдыха нет на войне солдату,

      Нет, нет, нет!)

      В оригинале стихотворение называется «Сапоги» («Boots»); в 1920-1930-е годы это заглавие не было востребовано. Между тем в послевоенные годы «сапоги» уже стали поэтизмом (пройдя предварительно через стадию прозаизмов «Василия Теркина» – «Не спеша надел штаны / И почти что новые, / С точки зренья старшины, / Сапоги кирзовые…»[219] – и перейдя много позже в «прахоря» Бродского в стихотворении «На смерть Жукова»), и вошли в этом качестве – с нажимом – в «Песню о солдатских сапогах» Окуджавы:

      Вы слышите: грохочут сапоги,

      и птицы ошалелые летят,

      и женщины глядят из-под руки?

      Вы поняли, куда они глядят?

      Вы слышите: грохочет барабан?

      Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…

      Уходит взвод в туман-туман-туман…

      А прошлое ясней-ясней-ясней.[220]

      Сапоги, барабан и акцентированные лексические повторы (включая графику – использование дефиса) имели, скорее всего, одним из источников или, во всяком случае, импульсов русскую версию песенки на слова Киплинга. Она же помогла входящему в стандартизированную послевоенную литературу лирику дистанцироваться от стереотипа «советского бойца» и сделать нужный шаг в сторону абстрактного «солдата» и «женщины».

      Но этот «солдат» настойчиво мелькает уже в первом сборнике Окуджавы, о котором мы говорили в самом начале: «Но не спит, но по городу ходит солдат…», «Откуда такой невредимый солдат?» – и там же появляется киплинговская (а возможно, и вполне доморощенная) «пыль»: «и пылью пропитаны сапоги» («Ночь после войны»).[221] Как близкое предвестие, появляются «сапоги» и «дороги» – как бы не к месту! – в безобидном стихотворении 1957 года «Письма» о командировочном: «Дороги непогодою размыты, / и сапоги раскисли от воды», – где будто сами собой возникают и «спины солдатские», и «солдат».[222] И там же, конечно, «шинель» («на моей, продырявленной смертью, шинели»[223]), которой суждено будет сыграть такую важную роль в зрелой лирике поэта («Бери шинель, пошли домой!»[224] – стихи, на наш вкус, лермонтовской силы).

      Так лирика, на русской почве ХХ века «в штыки неоднократно атакованная»[225] и к середине 1930-х годов почти исчезнувшая, возвращалась в русскую поэзию на штыках великой войны – с тем чтобы после великой победы вновь замереть

218

Маршак С. Собр. соч. в 8 т. Т. 3. М.: Худ. лит., 1969. С. 694–695.

219

Твардовский А. Василий Теркин. Книга про бойца // Твардовский А. Стихотворения и поэмы. (Библиотека поэта. Большая серия). Л.: Сов. писатель, 1986. С. 495.

220

Окуджава Б. Чаепитие на Арбате. С. 29.

221

Окуджава Б. Лирика. С. 8–9.

222

Там же. С. 22–23.

223

Окуджава Б. Мореходы бедуют в океанах ночами… // Там же. С. 20.

224

Окуджава Б. «А мы с тобой, брат, из пехоты…» // Чаепитие на Арбате. С. 312–313.

225

Маяковский В. В. Юбилейное // Маяковский В. В. Полн. собр. соч. Т. 6. 1957. С. 49.