Новые работы 2003—2006. Мариэтта Чудакова

подтексте. Мотив верности – со все более уходящей вглубь этого подтекста мотивировкой верности памяти погибшего отца – станет важнейшим. На той же глубине – надежда на недоданную в детстве ласку родителей-комиссаров как предсмертную. Биографические подтексты придают политическим, казалось бы, – и в этом смысле обреченным потерять свою действенность – образам поэтическую неразрушаемость, подымают строку к лирике.

      Утверждается не идеологическая связь, а невынимаемость человека из условий рождения: «комиссары» были у его колыбели и пребудут близ нее (в прошлом) и близ его последнего одра – в будущем.

      Комиссары в пыльных шлемах подспудно уподоблены феям в высоких колпаках, склоняющимся над колыбелью ребенка. Именно эти выходящие за пределы данного текста ассоциации обеспечивают поэтическую силу и долговечность строк, привлекших внимание Набокова.[172]

      В стихах тех лет появляется часовой как символ верности, преданности, постоянства, долга. (Название первого поэтического сборника К. Ваншенкина 1951 года – «Песня о часовых».[173])

      Было только две возможности его поэтической реализации – погрузить его в контекст «далекой гражданской» или второй мировой, она же – вторая Отечественная.

      Первый вариант появляется в 1957 году в ожившей на недолгое время поэзии Михаила Светлова – «Первый красногвардеец»:

      Я вижу снова, как и прежде, —

      …

      Стоит озябший часовой.[174]

      У Светлова есть строки, близкие к одновременно слагаемым песням Окуджавы или предваряющие их:

      Дай, я у штаба подежурю,

      Пойди немного отдохни!..

      …

      Далекие красногвардейцы!

      Мы с вами вроде старики…

      Погрейся, дорогой, погрейся

      У этой тлеющей строки!

      Этот же ход – в другом по материалу стихотворении («Разговор с девочкой», 1957):

      Я вижу – на краю стихотворенья

      Заплаканная девочка стоит.[175]

      Там же:

      У меня оборваны все связи

      С дрейфующею станцией любви.[176]

      Или – в том же 1957 году:

      Как мальчики, мечтая о победах,

      Умчались в неизвестные края

      Два ангела на двух велосипедах —

      Любовь моя и молодость моя.

«Бессмертие»[177]

      Поэзия – моя держава,

      Я вечный подданный ее.

«Моя поэзия»[178]

      Тремя годами позже у поэта предшествующего Светлову поколения – Николая Асеева – появится стихотворение, невольно сбивающееся при чтении на одну из мелодий Окуджавы, близкое к ритмико-синтаксическому строю его песен (в том числе и уже известных к тому времени)

172

См.: Набоков В. Ада, или Радости страсти. М., 1996. С. 376.

173

Ваншенкин К. Песня о часовых. М., 1951.

174

Светлов М. Стихотворения и поэмы. С. 317–318.

175

Светлов М. Указ. изд. С. 326.

176

Там же. С. 328.

177

Там же. С. 312.

178

Там же. С. 318.