Новые работы 2003—2006. Мариэтта Чудакова

с начала 1950-х Слуцкий повел «идейную» ревизию, тогда как Булат Окуджава несколькими годами позже – в точном смысле лирическую. В одном, впрочем, стихотворении Слуцкого 1952 года слышна (на наш субъективный взгляд или слух) и не узнанная, видимо, самим автором песенная интонация, и не допускаемая советским регламентом нота прямого скепсиса, и несомненная «лиризация» (хоть и совмещенная с потенциальной аллегорией) идеологической темы – уже одним лишь безоговорочным первым лицом, апелляцией к глубоко личному опыту:

      Я строю на песке, а тот песок

      еще недавно мне скалой казался.

      Он был скалой, для всех скалой остался,

      а для меня распался и потек.

      …

      Прижат к стене, вися на волоске,

      я строю на плывущем под ногами,

      на уходящем из-под ног песке.[191]

      В середине 1950-х в стихах Слуцкого шла ревизия идеи врага, безжалостности к нему, непременной справедливости суда как части государства. В текст вводилась оценка того, что совершалось по велению государства и не могло по регламенту подвергаться альтернативной оценке, появилось и вполне новое для советской поэтической публицистики утверждение того, что судит не абсолютная идея, заведомо непогрешимая, а люди, способные испытывать муки совести и т. д.

      Я судил людей и знаю точно,

      что судить людей совсем не сложно —

      только погодя бывает тошно…[192]

      Автоироническая, играющая советскими штампами концовка типична для «срывающей маски» поэтической публицистики середины и второй половины 1950-х:

      Опыт мой особенный и скверный —

      как забыть его себя заставить?

      Этот стих – ошибочный, неверный.

      Я не прав.

      Пускай меня поправят.

      Это стилистический тон, заданный поэмой Твардовского «За далью – даль», особенно главой «Литературный разговор» (1953):

      … На стройку вас, в колхозы срочно,

      Оторвались, в себя ушли…

      И ты киваешь:

      – Точно, точно,

      Не отразили, не учли…[193]

      Ставшие крылатыми в те годы строки:

      Отсталый зам, растущий пред

      И в коммунизм идущий дед…[194]

      Выделим важную черту поэтической работы Окуджавы, отличную от опыта Слуцкого и не только его: он останется чуждым этой игре с советскими штампами; он облагородит и насытит лирикой и патетикой штампы армейские: «Часовые любви… Часовым полагается смена…», «я – дежурный по апрелю».[195]

      Слуцкий в первом, уже цитированном нами сборнике 1957 года придавал – идя за Маяковским – звучность бюрократическим словам и синтагмам. Он пользовался языком советского официально-общественного

191

Слуцкий Б. «Я строю на песке, а тот песок…» // Слуцкий Б. Стихотворения. М.: Худ. лит., 1989. С. 48.

192

Слуцкий Б. «Я судил людей и знаю точно…» // Там же. С. 29.

193

Твардовский А. Стихотворения и поэмы. (Библиотека поэта. Большая серия). Л.: Сов. писатель, 1986. С. 666.

194

Там же. С. 667.

195

Окуджава Б. Чаепитие на Арбате. С. 45, 99.