Огненная проповедь. Франческа Хейг

она снова подтолкнула меня к двери, и холодная сталь коснулась голых рук. – Сестра этого человека считала, что ей ничего не угрожает, потому что она заперла его здесь. Но даже Камеры Сохранения не смогли защитить её от многочисленных врагов. До него они добраться не смогли, поэтому напали на нее напрямую. И, как видишь, им это удалось.

      Я уже это знала и была потрясена смертью мужчины вдвойне. В тот момент, когда мужчина упал, я увидела темноволосую женщину с аккуратно уложенной прической. Она лежала на кровати, на животе, а из спины торчал нож.

      – Это сделал Зак?

      Она небрежно качнула головой.

      – На этот раз – нет. Да это и неважно. Ты должна осознать, что даже он не сможет тебя защитить в случае чего. В данный момент он, конечно, в фаворе, но его планы слишком амбициозны. Если Совет изменит к нему отношение, то они найдут способ добраться до одного из вас.

      Она склонилась ко мне так близко, что я смогла разглядеть каждую ресничку и вену, пульсирующую на лбу слева от клейма. Я сомкнула веки, но среди темноты тотчас всплыл образ человека, лежащего на полу рядом со струйкой крови, стекающей изо рта. У меня перехватило дыхание. Исповедница заговорила очень медленно:

      – Ты должна начать помогать Заку и мне. Если он потерпит неудачу, если другие Советники изменят к нему отношение, они обязательно доберутся до одного из вас.

      – Я не буду помогать ему, – отрезала я, вспомнив помещения с резервуарами и то, что Зак сделал с теми людьми. Но те ужасы казались сейчас далекими по сравнению с окровавленным телом на полу, в двух шагах, и жестким лицом Исповедницы в нескольких дюймах от моего лица.

      – Не могу, мне нечего сказать.

      Я не знала, как долго смогу сдерживать при ней слезы, но внезапно она отвернулась.

      – Отведите ее обратно в камеру, – бросила Исповедница солдатам, не поворачивая головы, и пошла прочь.

* * *

      Теперь вся моя жизнь состояла лишь из серых стен камеры, пола, потолка и двери, с беспощадностью отрезавшей меня от остального мира, который я старалась представить, рисуя в уме, как утреннее солнце отбрасывает длинные тени по стерне свежесрезанной пшеницы, как бескрайнее ночное небо опускается над рекой. Но эти картины жили лишь в моем воображении. Всё это казалось навсегда потерянным для меня так же, как запах дождя, или прохлада речного песка под ногами, или звонкий щебет птиц, встречающих рассвет. Живой мир для меня стал гораздо дальше и призрачнее, чем мрачные видения зала с резервуарами и плавающими среди трубок телами, пугающе безмолвными и безвольными. Видения Острова тоже стали редки. Проблески открытого моря больше не проникали в камеру. Линия меток моих дней в заключении поднималась всё выше и выше, пока я не увидела, что камера полностью ими испещрена, словно бы она постепенно наполнялась водой и теперь я едва могла дышать под тяжестью потерянных недель, месяцев и теперь уже лет. Не так ли начинается сумасшествие, думала я, что так часто случается с провидцами? Если этому суждено произойти, годы в заточении лишь ускорят процесс. Я слышала, что отец называл безумцем