Огненная проповедь. Франческа Хейг

на свою участь: «Есть кое-что и похуже, чем эта камера, и мы можем сделать это с тобой».

      Особенно остро я чувствовала резервуары, когда приходил Зак, хотя теперь его посещения стали совсем редки. Но эти образы окружали его так же неотвязно, как запах. Когда я слышала поворот ключа в замке, то передо мной всплывали лица с закрытыми глазами и с трубкой во рту, и после его ухода они витали вокруг меня и не рассеивались еще несколько часов. Все они были Омегами, навечно заключенными в стеклянных чанах. Шли месяцы, и хотя Зак наведывался всё реже, мои видения с резервуарами стали почти постоянными. Они отнюдь не выглядели абстрактными, наоборот, стали не только реальными, но и совсем близкими. Я почти физически ощущала их присутствие, возможно, всего в сотне футов отсюда. Чувствовала их настойчивое притяжение так, что, казалось, нашла бы к ним дорогу безошибочно. Помещение с резервуарами точно превратилось для меня в ориентир, такой же, как когда-то, в долине моего детства, была река. Вторым ориентиром моей воображаемой карты крепости являлась сама камера. А глубоко под нами текла река. Я чувствовала ее непрерывное течение, которое дразнило меня, застрявшую здесь в неволе.

* * *

      Однажды Исповедница открыла дверь, но в камеру входить не стала.

      – Вставай, – велела она, придерживая распахнутую дверь.

      Я не покидала камеру больше года. Подумалось даже, уж не собралась ли она меня пытать. Последние месяцы меня иногда пронзал страх – боялась, что схожу с ума. Мне не верилось даже в маленький отрезок коридора, видневшийся в открытую дверь. Глаза настолько привыкли к тесной камере, что бетонный коридор казался сейчас таким же невероятным, как горная тропинка в лучах солнца.

      – Поторопись. Я собираюсь тебе кое-что показать. Времени у нас совсем немного.

      Даже в сопровождении трех вооруженных солдат и Исповедницы, смотревшей на меня с нетерпением, я не могла скрыть свое возбуждение, когда шагнула за дверь.

      Она отказывалась говорить, куда меня повели, как отказывалась вообще отвечать на любые мои вопросы. Она быстро шла на несколько шагов впереди, а солдаты замыкали наше шествие. Как выяснилось, идти предстояло недалеко. Мы прошли до конца коридора, минуя запирающуюся дверь, затем спустились на один лестничный пролет и оказались в другом коридоре с еще целым рядом дверей, таких же, как в моей камере: серая сталь, узкая щель у пола для подноса с едой, окошко для наблюдения, открывающееся только снаружи.

      – Мы идем не на улицу? – спросила я, взглянув на двери.

      – Это не прогулка и не пикник, – произнесла она. – Это то, что тебе нужно увидеть.

      Она подошла к третьей двери и открыла смотровое окошко. Как и в моей камере, здесь оно открывалось не часто, и заслонка отодвинулась туго, со ржавым скрипом. Исповедница отступила на шаг.

      – Давай, – она кивнула в сторону окошка.

      Я подошла к двери и наклонилась поближе. В камере было темно, свет единственной электрической