Клятва. Кимберли Дёртинг

вечер живо стоял у меня в памяти: холодный каменный пол под босыми ногами, то, как я выбираюсь из своего укромного убежища, кукла, которую я прижимаю к груди, и слова, доносящиеся из-за тяжелой двери.

      – Я слышал, что она сделала, Джозеф. Тот человек говорил с ней на термани, и она ему отвечала. Она понимала, что он говорит. Она – мерзость! – Голос, полный тревоги и ярости, принадлежал не моему отцу.

      – Ты ничего не слышал. Она ребенок. Она просто играла.

      – Она не играла, а ты подвергаешь опасности нас всех, держа ее здесь!

      Я затаила дыхание, прислонившись лбом к грубо обтесанной двери, единственной преграде, отделявшей меня от отца.

      А потом я услышала его голос, твердый и злой.

      – Уходи из моего дома. Тебе нечего здесь делать.

      Воцарившаяся тишина была такой долгой, такой тяжелой и многозначительной, что даже в тот момент я понимала достаточно, чтобы испугаться до глубины души. Дрожа, я отступила назад, в тихий темный воздух.

      Помню, как другой человек заговорил вновь, негромко, почти шепотом.

      – То, что она делала, незаконно. Либо ты ее сдашь, либо я.

      Отец ответил мгновенно.

      – Я не позволю тебе этого сделать.

      Я крепко сжала свою куклу и, не оборачиваясь, продолжила пятиться медленными, ровными шагам.

      Бесшумно скользнув под кровать, как учил меня папа, я свернулась клубком, и по моим щекам потекли слезы. Я закрыла глаза и заткнула уши, чтобы не слышать раздававшийся из-за двери шум, а потом – пришедшую снаружи звенящую тишину.

      Я пряталась в темноте, страшась, что звуки сотрясающейся двери каким-то образом материализуются в спальне. Но этого не произошло, и возникшее следом затишье тянулось, кажется, целую вечность. Я устала, положила голову на холодный пол и просто ждала.

      Наконец, входная дверь скрипнула, и мое сердце сжалось. Я чувствовала каждый свой вдох и выдох. Глаза расширились, пытаясь разглядеть в царящей вокруг темноте, чьи это ноги приближаются к кровати. От скребущего звука тяжелых ботинок о камень моя кожа покрылась мурашками.

      Я приподнялась на локте, всматриваясь в темноту. В горле застрял комок.

      А потом матрас надо мной тяжело просел, и я услышала глубокий вздох.

      – Можешь выходить.

      Услышав отцовский голос, я быстро выбралась из-под кровати, изо всех сил ползя на животе. Не успела я вылезти целиком, как он подхватил меня и вытащил наружу. Я забралась на его теплые колени, поджав под себя ноги, и обняла худыми руками за пояс, вдыхая знакомый запах.

      Он долго обнимал меня прежде, чем заговорить – между нами было много того, о чем говорить не следовало, что должно было остаться невысказанным. Наконец, из груди его вырвался голос, шепчущий мне прямо в ухо.

      Он говорил на англезе, и мягкие звуки языка делали смысл его слов не таким жестким, как в разговоре с человеком из соседней комнаты.

      – Ты не можешь больше так делать. Ты должна быть осторожна. – Затем он поднял меня с колен, уложил на мягкие