Обитель милосердия (сборник). Семён Данилюк

из-за стола. Задержался у зеркала. Там отразилась высокая гибкая фигура. «И чего девки во мне находят? Плечи могли бы быть пошире, да и голова мелковата. Будто у ихтиозавра», – ненароком подумал Игорь Владимирович, с удовольствием разглядывая тонкие чистые черты лица.

      Из кухни вновь донесся призывный крик матери.

      – Да иду же! – Игорь Владимирович раздраженно отбросил расческу.

      В коридоре столкнулся с вышедшей из гостиной младшей сестрой. При тусклом свете сорокаваттной лампочки лицо сестры показалось бледнее, чем обычно. Она нервно потерла длинными пальцами виски и прошла на кухню, словно не заметив брата. После последней ссоры они перестали разговаривать.

      Поначалу все трое ели молча. Иногда Игорь Владимирович резким голосом просил у сестры передать ему солонку или горчицу, и та, не отрываясь от книги, придвигала требуемое. Бесстрастное равнодушие сестры задевало Игоря Владимировича, и он с трудом удерживался от ядовитой реплики.

      Мать ела неспокойно. Всё время порывалась что-то сказать. Догадываясь, о чем зайдет речь, Игорь Владимирович с неудовольствием дул на горячий борщ. Наконец мать решилась. Будто только сейчас вспомнив, хлопнула себя по лбу:

      – Вчера Марка встретила. Говорит, у них в газете освободилось место. Может похлопотать.

      Игорь Владимирович, не ответив, подвинул ей тарелку с остатками овощей. Мать вспылила:

      – Ты что ж так и собираешься дома до пенсии отсиживаться?

      – Но, испугавшись, что обидела сына, поспешно поправилась:

      – Мы, конечно, можем тебя одевать и кормить, но только если ты будешь занят делом… Пойми, сынок, тебе двадцать пять. Позади институт, армия. Надо бы наконец устраиваться. Отец в двадцать пять уже начальником цеха работал.

      – Ну да, он и сейчас им работает, – не удержался Игорь Владимирович. Сам понял, что сказал лишнее, но увидел, как зыркнула исподлобья сестра, и распалился: – Мне по закону после армии три месяца отдыхать положено. А прошло чуть больше двух. Может, за оставшееся время найду себе дело по призванию? Что ж мне, учителишкой, что ли, идти, если вы меня в своё время в проклятый пед засунули?

      При этом привычном упреке мать тяжело замолчала. Но вступилась сестра:

      – А почему бы тебе, собственно, и не пойти учителем? Раз ничего другого не умеешь.

      Обида охватила сразу, всего:

      – Это ты завалишь вступительные и пойдешь в какой-нибудь Дворец культуры соплежуев гаммам натаскивать. Учить она меня вздумала. Курица!

      Еще три года назад сестра начала бы спорить, кричать, быть может, заплакала. Теперь допила компот, поблагодарила мать и вернулась в гостиную, откуда тотчас послышалась мелодия Бетховенской сонаты.

      – Вот так целыми днями, – вздохнула мать. – Трудится до отупения. Как бы не переиграла. Я Норе написала насчет Киевской консерватории, та похлопотала. Но – наотрез отказалась. Задалась целью в Гнесинку и – больше никуда. А куда ей с её техникой в Гнесинску? Но я уж молчу как рыба. Помню твой горький опыт. Эх, к ее бы