Последние из Валуа. Анри де Кок

сестру, чтобы он страдал и плакал… Эй, Пациано!

      Старый слуга – Пациано – явился.

      Служа Екатерине тридцать с лишним лет с самой раболепной покорностью, флорентиец вполне вошел к ней доверие, так что она ничего от него не скрывала. Он жил в Лувре, не подчиняясь никому другому, кроме королевы-матери, которая в последнее время возложила на него задачу принимать и провожать к ней многочисленных шпионов, которых Екатерину заставляли держать при дворе ее политические и личные интересы. Пациано никогда никуда не ходил и сторонился других слуг, которые, в силу малой общительности его характера, называли его нелюдимом. Единственной его страстью было золото, которого, по слухам, Екатерина для него не жалела; он прятал его в железный кофр, запираемый на три замка, и проводил долгие часы за созерцанием своего сокровища, – других радостей для него не существовало.

      – Пациано! – сказала королева. – Сегодня же вечером сходишь к Рене и передашь графине Гвидичелли, что завтра утром я буду у нее.

      – Хорошо.

      Он никогда не разорялся на долгие разговоры, этот Пациано! Иногда даже могло показаться, что лаконичность его речи – в его обычных отношениях с королевой-матерью – граничит с резкостью… грубостью.

      То был человек неотесанный, который оставался грубияном даже в общении со своей госпожой.

      – Значит, вы наконец решились покончить с графом де Солерном? – спросил он.

      – И его сестрой, – глухо ответила Екатерина. – Да, я решилась. А что? Думаешь, не стоит?

      Пациано пожал плечами.

      – Что мне за дело до того, пошлете вы или не пошлете этого немца и его сестру к дьяволу? С кого вы начнете?

      – Если это тебя не интересует, зачем же ты спрашиваешь, кто из них умрет первым?

      – Из любопытства. Не хотите говорить – я просто уйду, вот и все.

      – Первой отведает яд Тофаны Шарлотта де Солерн.

      – В добрый час! Будем лишь надеяться, что они окажутся лучшего качества, чем те, что изготовлял доселе ваш Рене. Бедный мальчик уж слишком страдал от них… перед тем как его тело предали земле.

      Королева-мать нахмурилась: бедным мальчиком, на которого намекал нелюдим, был Франсуа II, один из сыновей госпожи Екатерины.

      – Ты сегодня что-то уж слишком любопытен и болтлив, Пациано! – сказала она.

      – Вам это не нравится? Больше не скажу ни слова.

      – И правильно сделаешь!

      Она поднялась.

      – Я иду к королю. Вечером работать не буду; в Лувре сегодня бал. Не забудь моих приказаний.

      – Не забуду.

      Госпожа Екатерина вот уже пять минут как удалилась; шум ее медленной и тяжелой поступи давно уже затерялся в глубинах коридоров, а Пациано все не двигался с места.

      Наконец, убедившись в том, что королева-мать ушла, он сел к только что оставленному ей столу, быстро написал несколько слов на клочке пергамента, после чего вложил записку в конверт, запечатал его и вышел из кабинета через ту же маленькую дверцу, в которую входил Паоло.

      На лестнице в это время находился