Заветный Ковчег. Сергей Ильич Ильичев

старейшим удомельским краеведом к данной статье.

      – Обратите внимание, ребята, – начал Ардашев, – на следующие любопытные факты. Доход сего монастыря составлял по тем деньгам 15 алтын и 2 деньги…

      – А алтын, чему бы он равнялся на сегодняшний день? – спросил один из подростков.

      – Тогда трем копейкам… – ответил краевед.

      – А деньга? – снова спросил ученик.

      – Половине копейки…

      – Выходит, что общая сумма составляла около 46 копеек? Это и есть весь доход, что имел тот монастырь? – спросил у Дмитрия Виленовича уже с удивлением второй подросток.

      – Выходит, что так, – сказал ученый и улыбнулся. – Хотя тогда, чтобы увезти купленный на 5 копеек товар, нужна была чуть ли не телега. Кроме того, запасы одного только хлеба составляли полтонны пшеницы, еще столько же тонн ржи и овса. К тому каждый год накашивалось около 20 тонн, – далее увлеченно рассказывал Ардашев, всматриваясь в листы рукописи. – И вот что еще. Если верить этим записям, то средства к существованию приносила монастырю и рыбная ловля. Но дополнительный доход составляли отчисления удомельских деревень, что были приписаны к монастырю и поставляли ему мясо, птицу, яйцо, рыбу и мед. А таких деревень было не менее тридцати… Однако же, дети, мне нужно отдохнуть с дороги. Так что, если будет желание, то приходите завтра.

      И подростки, откланявшись, покинули любимого учителя.

      Выпив стакан чая, ученый прилег на кушетку и задумался. Он хорошо помнил, что сам термин «монах» происходит от греческого «монос» – то есть один. Лишь тот настоящий монах, кто одолел искушения и соблазны мира, отвлекающие человека от исполнения его религиозного долга, и остался один, то есть наедине с Богом, – таково святоотеческое толкование монашества. Ибо: не умрешь для мира – не родишься для Бога.

      А потому многовековое сосредоточенное «молчание» монашествующей братии, их отстранение от мирской суеты и участия в политической жизни страны происходило не от их невежества или лени, как кажется многим, а от достаточности благодатной полноты религиозного чувства, от сосредоточенной ревности в делании богослужения и от изумления пред величеством Божиим, постигаемым теми из них, кто имел истинно любящее сердце…

      Казалось бы, все так, верно, однако же…

      Дмитрий Виленович не заметил, как и задремал.

      И видится теперь уже ему в том тонком сне келья неведомого монастыря. За небольшим деревянным столом при свече сидел некто в монашеском облачении и что-то писал. Скрип гусиного пера от нажима хорошо слышался в ночи. Раздавшийся вдруг стук и распахнувшаяся вслед за этим дверь заставили писца оторваться от своего труда.

      В его келью вошел второй человек в таком же монашеском облачении.

      – Фома, ты почто по сию пору не спишь? – спросил его писец.

      – Сам-то отчего не сомкнул своих глаз? – буркнул тот ему в ответ.

      – Новости от новгородской братии поступили. Надобно к утру ответ отписать…

      – Поделишься сокровенным?

      – Без