Конь Рыжий. Алексей Черкасов

сотню Мамалыгина. Силою разоружить серых баранов!

      Санька свистнул.

      – Чего свистишь?

      – Ищи ветра в поле! С Сазоновым удрал Мамалыгин.

      Ной остановился и злющим взглядом пронзил Саньку.

      – Истинный бог, смылись! – побожился ординарец. – Хучь сам иди проверь. Я и так весь в мыле, пока обежал казармы. Забыл сказать. Комиссар тебя ждет в штабе и ишшо ктой-то. Урядник оренбургский, Иван Христофорыч, тоже там. Просить будет за арестованных. Отпустил бы ты их! Как там ни суди, хучь кричать на меня будешь, а стерву-пулеметчицу я бы не стал спасать. Сколь матросов посекла, а потом и казаков.

      Ной ничего не ответил, погрузился в думу, как камень в омут.

      Так они прошли одну, другую улочку и повернули не в сторону штаба, а к гарнизонной тюрьме – одноэтажный каменный домик между двумя казармами.

      Санька повеселел: пронял-таки Ноя Васильевича! Освободит казаков. Чтоб из-за шлюхи да еще в гарнизонке держать. Ее бы, гадюку, как вшу, щелкнуть надо, а не в наряды буржуйские выряжать.

      Санька никак не мог смириться с потерею богатства, обнаруженного в тайнике. Правда, на его долю еще много добра осталось, да ведь неизвестно, что возьмет себе сам председатель. Шепнуть разве Терехову, чтоб он на прощанье с Гатчиной понаведался на квартиру телефонистки – Санькиной милашки – и там бы упокоил проститутку Дуньку. Нет, лучше не говорить. Ной Васильевич моментом раскроет, и тогда самому Саньке несдобровать, как сообщнику тереховских баламутов, расшатавших полк. Ох, лют Ной Васильевич! За измену – расстрел! А какую-то Дуньку спиной заслонил.

      «Ишь, лежачую не бьют, – вспомнилось Саньке. – Раздавить бы ее, гадину, как вшу!..»

      Ной занялся делами арестованных – пятерых солдат и двух оренбуржцев – Терехова и Григория Петюхина.

      Один из солдат арестован за изнасилование девчонки – патруль доставил. Приказал дело передать в трибунал без всякого промедления. Двое – за воровство в каптерке.

      – Отпустить. Пущай домой собираются.

      Еще двое – за драку в казарме.

      – Освободить. А казаков – ко мне. Разберусь.

      Казаков привели в гимнастерках без ремней. Ной уставился на них жестким взглядом.

      – Подумали? – спросил.

      – Чево думать? – встряхнул взлохмаченной головой неломкий Терехов. – Мстишь за митинг, и все тут.

      Ной оглянулся на начальника гарнизонной тюрьмы:

      – Скажи, как по революционному закону положено, если в бой врываются без приказа командира, губят зазря воинов под огнем и фактически оказывают помощь не своим, а противнику?

      Начальник тюрьмы без запинки ответил:

      – Расстрел на месте. Или через трибунал – тоже расстрел. А разве эти казаки такое преступление сделали?

      Ной сверкнул глазами:

      – Про них нече толковать. Кабы учинили экое злодейство – не стояли бы здесь живыми.

      Терехов не дрогнул, только жестче вычертил губы и сузил глаза. Петюхин что-то хотел сказать, но, выслушав ответ председателя начальнику, глубоко вздохнул и вытер тылом ладони пот со лба –