Конь Рыжий. Алексей Черкасов

же событие! Красную армию организуем, браток! И я рекомендовал вас на должность командира как достойного…

      – Не можно то! Как есть уже выборный командир полка.

      – Дальчевский – фигура неподходящая. Подвойский оставил нам пропуск на весь комитет полка. Завтра нас ждут в Смольном.

      – Не можно то! – отверг Ной. – Как не большевик я.

      – Большевик или не большевик, а приказано явиться. И точка. Комитетчики твои предлагают вон митинг опять созвать. Мало мы горло драли. К тому же семь часов вечера и казаки устали после боя. Я против!

      – Как можно против? Пускай солдаты и казаки решают, остаться им в красноармейском полку или просить распустить его. По-хорошему, так должно.

      – Ну, валяйте, созывайте. Время не ждет. А за что ты Терехова под арест посадил?

      – За изгальство над пленными. И за невыполнение приказа.

      – Правильно! Советская власть за такие дела карать должна. Одним горлодером на митинге меньше будет.

      Вернулся домой Ной в двенадцатом часу ночи. Саньки еще не было. «Уж не к крале ли своей утезенил, шельма? Ведь только что видел его на митинге».

      Дуня угрелась на кровати, сидя уснула.

      Семилинейная лампа коптила: керосин кончается. Ной покрутил фитилек и стал быстро мыть картошку в солдатском котелке. Поставил вариться.

      Дуня проснулась и пересела к столу, уставившись на Ноя. Большие черные глаза на исхудалом девичьем лице наблюдали за ним со странным нарастающим интересом. Задумалась, почему этот кудрявобородый казачина прозван Конем Рыжим?

      – В Бога верите?

      – Не верить – душу погубить. А к чему мне губить душу, коль и без моей – тьма-тьмущая погибших? – Помолчав, признался: – Да не всегда по-божьи поступаю. И все война проклятущая. Завсегда в бою из памяти вон! Сколько раз зарекался, чтоб щадить человека – ведь каждый не от Сатаны народился, а как почнется бой, как взыграют кони, как увидишь противника – мадьяр ли, австрияков, немцев ли, оскалы зубов, перекошенные морды, так и сам в черта обернешься, господи прости. Доколе же будет так? – Горестно покачал головой.

      Дуня в комок сжалась на резном господском стуле с высокой спинкой.

      – А почему… почему… прозвали вас… Конем Рыжим?

      – А! Помнишь. Да просто так, шутейно, – уклонился Ной.

      – Боженька! Если бы вы знали, как я боюсь коня рыжего! Если бы вы знали!.. Еще девчушкой меня разнес наш рыжий конь – чуть не убилась. Да дед с матерью еще постарались, чуть что, так и стращают: «Мотряй, не запамятуй знамение Господне. Бойся!.. Господь явит рыжего коня, и он задавит тебя копытами».

      – Не мучайся, Дуня. Не всем нам дано понять. Забудь свои страхи.

      Вернулся Санька, разделся, повесил бекешу на вбитый в стену гвоздь, туда же папаху.

      – Изморился за день. Сколь всего нахватал – в башку не помещается.

      В комнате заметно темнело. Санька сказал, что керосина больше нет, лампа скоро потухнет, и принялся щепать лучину.

      Из пустующих недр каменного дома раздался голос:

      – Эй! Где тут председатель?

      Ной