Конь Рыжий. Алексей Черкасов

соображая. Страх жестокого пленения казаками, обида и боль за разгром батальона отошли вглубь сердца, и она, сводя черные, круто выписанные брови, думала: и чего он с ней возится, этот рыжий? Уж лучше бы к одному концу…

      – Куда запропастился ординарец, язви его? – бормотнул Ной, когда Дуня отблагодарила за чай с сахаром с ржаным ломтем хлеба, испеченного напополам с охвостьями. – Может, в штабе что происходит?

      Дуня села на кровать.

      А Ной притащил беремя дров – остатки буржуйской мебели и паркетных полов.

      – Ты замужем, Дуня?

      Дуня зло усмехнулась. Они все так начинают: замужем ли! А если замужем, счастливый ли брак? Хорош ли муж?

      – Н-нет. Не замужем.

      – Училась, поди, в Питере?

      У Дуни запрыгало веко левого глаза – нервный тик. Училась! Это она-то, Дуня Юскова, содержанка дома терпимости мадам Тарабайкиной-Маньчжурской!

      – В Красноярске прошла все науки.

      – В гимназии?

      – В заведении и в домах миллионщиков.

      – А! – кивнул Ной. Он, конечно, понял, в каких заведениях побывала пулеметчица Дуня, слышал, что батальонщицы охотно обслуживали женскими любезностями господ офицеров, но для Ноя это было отвратно, и он не стал дальше расспрашивать.

      – А у вас какое военное звание?

      – Председатель полкового комитета. А как войсковое – хорунжий.

      – Большевик?

      – Никак нет!

      – Что же вы за большевиков поднялись? Или они вас купили?

      – Мы не продажны, – весомо ответил Ной. – А поднялись пошто? Чтоб малой кровью сохранить большую кровь.

      – Не понимаю!

      – Да ведь если бы наш полк с артбригадой и ваш батальон прорвались в Петроград – большая бы лилась кровь. А там и без того люди изголодались, легко ли им? Из таких соображений.

      – Боженька! Да ведь вы спасли большевиков! Наше командование рассчитало удар. В Петрограде нас поджидали два полка. Если бы еще ваш полк…

      – Не можно то! – решительно отверг Ной. – Кабы Временное правительство было не буржуйским – миллионщиков разных, тогда бы в Петрограде не произошло в октябре восстания. А к чему теперь свергать большевиков, ежели они от большинства власть взяли?

      И, помолчав, еще раз напомнил:

      – Из этих соображений.

      Дуня призадумалась. Куда же ее занесло? С кем она? С теми, кто ее мучил и покупал в заведении за трешку или красненькую? Бывало, «катеринки» перепадали, но от кого? И какой ценою!..

      – Все так запутано, запутано! – бормотала Дуня, настороженно взглядывая на рыжего Ноя.

      – Бывал и я в Белой Елани, – вспомнил Ной, – на полевых учениях. И дом Юскова помню. На середине улицы, кажись, большущий, на каменном фундаменте.

      – На углу переулка? Наш.

      – Богатый.

      – Будь он проклят!

      – Вот те и на! – ахнул Ной. – Как можно проклинать родительский дом?

      – Нет у меня родительского дома. Нету! Есть дом душегуба-отца! Ох, как я их всех ненавижу! И цыгана-папашу, и дядей с тетками, и всех, всех!

      – Господи