Воскресшие боги (Леонардо да Винчи). Дмитрий Мережковский

видом, подскочил и хотел было встать на колени, чтобы поцеловать руку государя, но тот его удержал.

      – Ну, что, как?

      – Благополучно.

      – Родила?

      – Сегодня ночью изволили разрешиться от бремени.

      – Здорова? Не послать ли врача?

      – В здравии совершенном обретаются.

      – Слава Богу!

      Герцог перекрестился.

      – Видел ребенка?

      – Как же! Прехорошенький.

      – Мальчик или девочка?

      – Мальчик. Буян, крикун! Волосики светлые, как у матери, а глазенки так и горят, так и бегают – черные, умные, совсем как у вашей милости. Сейчас видно – царственная кровь! Маленький Геркулес в колыбели. Мадонна Чечилия не нарадуется. Велели спросить, какое вам будет угодно имя.

      – Я уже думал, – произнес герцог. – Знаешь, Бернардо, назовем-ка его Чезаре. Как тебе нравится?

      – Чезаре? А ведь в самом деле, прекрасное имя, благозвучное, древнее! Да, да, Чезаре Сфорца – имя, достойное героя!

      – А что, как муж?

      – Яснейший граф Бергамини добр и мил как всегда.

      – Превосходный человек! – заметил герцог с убеждением.

      – Превосходнейший! – подхватил Беллинчони. – Смею сказать, редких добродетелей человек! Таких людей нынче поискать. Ежели подагра не помешает, граф хотел приехать к ужину, чтоб засвидетельствовать свое почтение вашей светлости.

      Графиня Чечилия Бергамини, о которой шла речь, была давнею любовницей Моро. Беатриче, только что выйдя замуж и узнав об этой связи герцога, ревновала его, грозила вернуться в дом отца, феррарского герцога, Эрколе д’Эсте, и Моро вынужден был поклясться торжественно, в присутствии послов, не нарушать супружеской верности, в подтверждение чего выдал Чечилию за старого разорившегося графа Бергамини, человека покладистого, готового на всякие услуги.

      Беллинчони, вынув из кармана бумажку, подал ее герцогу.

      То был сонет в честь новорожденного – маленький диалог, в котором поэт спрашивал бога солнца, почему он закрывается тучами; солнце отвечало с придворною любезностью, что прячется от стыда и зависти к новому солнцу – сыну Моро и Чечилии.

      Герцог благосклонно принял сонет, вынул из кошелька червонец и подал стихотворцу.

      – Кстати, Бернардо, ты не забыл, что в субботу день рождения герцогини?

      Беллинчони торопливо порылся в прорехе своего платья, полупридворного, полунищенского, служившей ему карманом, извлек оттуда целую кипу грязных бумажек и, среди высокопарных од на смерть охотничьего сокола мадонны Анджелики, на болезнь серой в яблоках венгерской кобылы синьора Паллавичини, отыскал требуемые стихи.

      – Целых три, ваша светлость, – на выбор. Клянусь Пегасом, довольны останетесь!

      В те времена государи пользовались своими придворными поэтами, как музыкальными инструментами, чтобы петь серенады не только своим возлюбленным, но и своим женам, причем светская мода требовала, чтобы в этих стихах предполагалась между мужем