Железный Хромец. Михаил Попов

будет замечен в повторном преступлении подобного рода, отсечь руку, не щадя, по локоть.

      Захира вывели на тюремный двор, к нему приблизился размякший от чая палач. Показал, куда и как положить ладонь, сверкнул начищенный металл…

      Весело засмеялись толкущиеся на тюремном дворе стражники. Одни делали ставки за то, что этот степняк рухнет наземь после экзекуции, другие делали ставки против, утверждая, что он мужчина крепкий и только прижигание может свалить его с ног.

      Рядом с плахой на небольшом огне дымился казан с древесной смолой. Палач подошел к нему, вытащил из него деревянную палку и подозвал к себе только что наказанного. Тот, неуверенно переступая ногами, приблизился. Боли он не чувствовал. Его больше занимал вид валяющейся на плахе кисти, чем вид крови, хлещущей из обрубка.

      Палач уверенным движением опытного врача прижег ему кровоточащую рану, и только тогда Захир почувствовал страшную, оглушающую боль. В голове его помутилось, он зашатался, но на ногах устоял.

      – Ну, иди-иди, – спокойно, почти по-отечески сказал ему палач, кивая в сторону открытых ворот. И Тимуров нукер, пошатываясь, пошел, оставляя ни с чем всех споривших стражников – и тех, кто был за него, и тех, кто был против.

      – Если Ибрагим не появится завтра, нам надо сниматься и уходить, – сказал Тимур. Они с Хуссейном сидели в шатре и без всякого удовольствия пили кумыс.

      – Ты хочешь сказать, что мой нукер предал нас?!

      – Я всего лишь рассуждаю. Их судили в один день, стало быть, Ибрагиму тоже отсекли руку. Всего лишь руку. Захир ждал его в караван-сарае два дня. Ибрагим не появился. Этому может быть два объяснения: или он не выдержал наказания и умер, или…

      Хуссейн нахмурил свои густые брови.

      – Я знаю Ибрагима с детства, он был самым верным моим нукером.

      Тимур перевернул свою чашу дном вверх, показывая этим, что больше кумыса он не хочет.

      – Только из уважения к тебе, брат, я не отдал приказа сниматься еще вчера.

      За стенами шатра послышался топот копыт – кто-то на полном скаку мчался по становищу. «Братья» молча посмотрели в глаза друг другу.

      Закрывавшая вход занавесь была отброшена. Вбежавший тяжело дышал. Это был Хандал, сегодня был его день командовать в северном дозоре.

      – Говори! – велел Тимур.

      – Конница. Со стороны Хивы.

      – Сколько?

      – Три сотни. Или четыре.

      Краем глаза Тимур увидел, что Хуссейн пристыженно опустил голову. Кажется, теперь уже не оставалось сомнения в том, кто виноват в происходящем, но правителю Балха было все же трудно смириться с мыслью, что наивернейший его слуга оказался подлой собакой. Он схватился за последний аргумент:

      – Но тогда объясни мне, брат, почему Ибрагим не выдал им Захира? Ведь он знал, где тот может скрываться!

      Тимур встал, поправляя пояс и висящую на нем саблю.

      – Пожалел. Они сдружились, видимо, за эти две луны. По-настоящему. Как мы с тобой.

      Хуссейн, кажется, хотел что-то ответить, но времени