Бал жертв. Понсон дю Террайль

из своих товарищей, воткнул перочинный нож в ногу учителя и поджег дом в один вечер. Брюле, пользовавшийся превосходной репутацией, замял это неприятное дело деньгами, то есть мешком пшеницы и двумя мешками картофеля. Воротившись на ферму, Заяц, получивший нагоняй от отца, все-таки опять принялся за свои милые шалости. Однажды, когда бросали на пшеницу купорос для предохранения от мышей, Заяц сказал молодой и хорошенькой служанке на ферме:

      – Отчего у тебя кожа тонкая, как масло, ведь ты служанка, а я рябой, хотя твой господин, – и бросил ей в лицо купорос.

      Бедная девушка, страшно обезображенная, пошла жаловаться своему отцу, который был бедным поденщиком. По милости трех мешков картофеля Брюле уладил и это дело. Однажды жандармский бригадир отвел фермера в сторону и сказал:

      – Вы должны обратить внимание на вашего сына, иначе он дурно кончит.

      – Остепенится когда-нибудь, – отвечал Брюле.

      При других фермерах был строг к сыну, но с глазу на глаз обращался с ним, как с избалованным ребенком.

      У Брюле были трое детей: два сына и дочь. Старший сын, сильный крестьянин, управлял плугом, водил скот на рынок, распоряжался работниками на ферме. Его звали Сюльпис. Это был хороший парень, не ходивший в кабак, честный в делах и работящий. Второй – Заяц, которого мы знаем. Сюльпис был любимым сыном матери, доброй женщины, которая претерпела много тайных огорчений и пролила много слез. Между рождением Сюльписа и Зайца родилась дочь Лукреция. Пятнадцати лет она была самая хорошенькая девушка в окрестностях; в шестнадцать лет за нее сватался богатый фермер, которому она отказала; семнадцати лет она исчезла. Что с нею сделалось, это была тайна. Сначала думали, что она утонула; потом стали уверять, что она уехала с прекрасным незнакомцем, который провел один вечер на ферме, получив там ночлег. Говорили даже, но шепотом, что Лукреция влюбилась в соседнего владельца и, отчаявшись внушить ему любовь, оставила эти места.

      Прошло уже три года с тех пор, как Лукреция исчезла… И никогда ни на ферме, ни в деревне не имели о ней известий. Отец становился свиреп, когда при нем произносили ее имя. Иногда он говорил резко:

      – Надеюсь, что она умерла.

      Мать молча плакала, а иногда шептала:

      – Ах, если бы она воротилась! Я простила бы ей… Я приняла бы ее в свои объятия!

      Добрый Сюльпис также говорил:

      – Милая сестра провинилась, но разве это причина, чтоб не возвращаться? Разве она не имеет здесь своей доли? Пусть она воротится, я найду ей доброго парня, который и теперь захочет на ней жениться…

      Когда Заяц слышал такие речи от своей матери и своего брата, он пожимал плечами и кричал:

      – Хотел бы я посмотреть, как эта мерзавка посмеет воротиться!

* * *

      Когда дровосек Жакомэ ушел, Заяц сказал графу де Верньеру:

      – У вас есть дело до моего отца, что ли?

      – Я хочу спросить у него о моем волке.

      – Каком волке? Разве у вас есть волки? И вы отдаете их на время? Как это смешно!

      – Милый мой, – холодно сказал капитан Бернье, – твое простодушное удивление доказывает