.

Что ж? В разбойники нужно… Хе-хе… Прямая дорожка.

      – Прямая дорожка в лес, братцы, товарищ Федя, – бормотал Ерш, засыпая. – Говорят, объявилась атаманша-разбойница. Геройской жизни. Грабит, поезда останавливает.

      «В разбойники, – думал Илья Ильич, закрывая глаза. – И что меня удержит? Россия… Гм… Может, России-то уже нет, да и русских нет. То есть, конечно, есть, да живут ли они? Может быть, все как я, может быть, у всех – великое „все равно“…»

      Под утро заснули трое и видели сны.

      6

      Уже и солнце проткнуло все щели в овине, а Ерш спит – раскинулся, лицо – улыбка, сам в золотых полосах, будто зебра.

      А Федюша все в щель смотрит. Да только тихо на дворе: куры ходят, вон свинья у самого носа хрюкнула, а больше никого не видать. И что за причина такая?

      Ротная интеллигенция тоже в щель – ничего. Ерш проснулся.

      – Фу-ты, – говорит, – братцы, а ведь кушать-жрать хочется.

      Только видит Федя: старуха на крыльцо мотнулась.

      – Тс… – цыкает ей Федя, – ты, чертова старуха! Гм… Притча. Не слышит, чертова бабка, сук ей в нос!

      Просидели час. Тихо.

      Заспалась, должно быть, Маруся-американочка. Еще час просидели. Федюша начал засов ножом ковырять.

      Ножом отодвинул засов.

      – Сейчас, – говорит, – братцы.

      И сам по двору тенью.

      Только прибегает обратно – глаза круглые и сам не в себе очень.

      – Нету, – говорит, – американки. Ушла чертова Маруська. С полуротным с Овчинкиным вовсе ушла. Сама старуха – сук ей в нос! – призналась. Дескать, полуротный Овчинкин к вечеру вестового засылал, а к ночи и сам в гости пожаловал. Жрали, – говорит, – очень даже много, и все жирное, и спать легли вместе. А утром полуротный из дому, и Маруська с ним. Вовсе ушла чертова Маруська! Что ж теперь? Гроб.

      Вышли на двор. Ушла, мать честная, и следов нет.

      Посмотрел Федя на солнце, на дорогу посмотрел. И куда ушла? В какую сторону? Без компаса никак нельзя узнать.

      – Эх, испортила американка жизнь! Угробила, чертова Маруська! Очень даже грустно сложились обстоятельства.

      Посмотрел Федя Лохматкин на Марусин дом – сосет в сердце.

      «Красавица!» – подумал.

      В окно глянул, а в окне старухин нос.

      – Тьфу ты, мерзкая старуха, до чего скверно смотреть!

      А тут Ерш, лицо – улыбка.

      – Что ж, – говорит, – братцы, товарищ Федя, – судьба. И какая там война? И какой государственный масштаб? В лесок уйдем. Прямая дорожка без компаса.

      И трое зашагали в лес.

      7

      Бродили в лесу до вечера. А вечером повис над болотом серый туман, и тогда все показалось бесовским наваждением.

      Огонь развели веселый, но было невесело. До утра просидели очень даже грустные, а утром дальше пошли. Прошли немного – верст пять, и вдруг закричал Ерш:

      – Едут!

      Верно. Вдали негромко звенели бубенцы.

      – Едут! – застонал Ерш. – Тащите же бревно, сук вам в нос!

      Но никто не двигался.

      А