Пучина. Александр Островский

Между 1-й сценой и 2-й проходит 7 лет.

      ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

      Глафира, Кисельников и дочь.

      Кисельников. Убери дочь-то! Что она здесь толчется! Нет у них детской, что ли? Уж и так все уши прожужжали; а тут, того гляди, гости приедут.

      Глафира. Твои ведь дети-то!

      Кисельников. Так что ж, что мои?

      Глафира. Ну, так и нянчайся с ними.

      Кисельников. А ты-то на что! У меня есть дела-то поважнее.

      Глафира. Я твоих важных делов и знать не хочу; а ты не смей обижать детей, вот что!

      Кисельников. Кто их обижает?

      Глафира. Лизанька, плюнь на отца.

      Лизанька плюет.

      Скажи: папка дурак.

      Лизанька. Папка дурак.

      Кисельников. Что ты это? Чему ты ее учишь?

      Глафира. Да дурак и есть. Ты как об детях-то понимаешь? Ангельские это душки или нет?

      Кисельников. Ну, так что ж!

      Глафира. Ну, и значит, что ты дурак. Заплачь, Лизанька, заплачь.

      Лизанька плачет.

      Громче плачь, душенька! Пусть все услышат, как отец над вами тиранствует.

      Кисельников (зажимая уши, кричит). Вы мои тираны, вы!

      Глафира. Кричи еще шибче, чтоб соседи услыхали, коли стыда в тебе нет. Пойдем, Лизанька. (Мужу.) Ты погоди, я тебе это припомню. (Дочери.) Да что же ты нейдешь, мерзкая девчонка! Как примусь я тебя колотить.

      Кисельников. Это ангельскую-то душку?

      Глафира. А тебе что за дело? Моя дочь, я ее выходила, а не ты. Вот назло же тебе прибью в детской. Вот ты и знай! (Уходит с дочерью.)

      Кисельников. Ишь ты какая! Ишь ведь какая взбалмошная! Ох, ругать бы ее, да ругать хорошенько. Сегодня нельзя браниться-то с ней, грех – день ее ангела. Уж сегодня пусть привередничает – ее день. Сегодня можно и стерпеть. Что ж не стерпеть. Невелик барин-то, чтоб не стерпеть! Эх, дела, дела! (Долго стоит задумавшись. Потихоньку запевает.)

      Во саду ли, в огороде

      Девушка гуляла.

      Входит Глафира.

      Глафира. Обидел жену, а сам песни поет; хорош муж!

      Кисельников (громче).

      Она ростом невеличка,

      Лицом круглоличка.

      Глафира. Что ж ты, на смех, что ли? Ишь какую моду выдумал!

      Кисельников. Да уж мне только и осталось: либо взвыть голосом от вас, либо песни петь.

      Глафира. А мне что делать! Я вот нынче именинница, а ты мне что подаришь?

      Кисельников. А где деньги-то?

      Глафира. А мне какое дело! Зачем же ты меня брал из богатого дому, коли у тебя денег нет; я к такой жизни не привыкла.

      Кисельников. У меня деньги были, твой же отец взял.

      Глафира. И преотлично сделал, а то бы ты их давно промотал.

      Кисельников. А ему какое дело? Деньги-то мои, что хочу, то с ними и делаю. А он не то что денег, и процентов не платит. Насилу выпросишь рублей пятнадцать или двадцать, да еще после попрекает да ломается. Я, говорит, тебе в твоей бедности помогаю.

      Глафира. Так тебе и надо. Отдай тебе деньги-то, так ты, пожалуй, и жену-то бросишь.

      Кисельников. Где