Сирота. Вильгельм Кюхельбекер

      Хотелось кинуться в объятья к ней

      И вместе выплакаться; от людей,

      От ней я между тем свое страданье

      Скрывать был должен, словно злодеянье.

      Один — меня не мучил мой Андрей:

      От наших рассудительных друзей

      В каморочку под крышею к Андрею

      Бегу, бывало, и к нему на шею,

      Рыдая, брошусь. Он меня возьмет,

      Посадит на колена, мне утрет

      Цветным платком глазенки, лоб малютки

      Сквозь слезы перекрестит. Прибаутки,

      Пословицы его хотя просты,

      А были вдохновеньем доброты,

      Душевной теплоты плодом отрадным;

      И мне ль забыть, с каким участьем жадным

      Я слушал усача, когда он мне

      Повествовал о русской старине,

      Когда мне исчислял свои походы?

      Я с ним в былые уносился годы:

      С Суворовым и батюшкой и с ним

      Сражал врагов и был неустрашим.

      Разбиты все: французы, турки, шведы…

      Как часто после радостной победы,

      Утешенный, я погружался в сон!

      Тут на руках снесет, бывало, он

      И бережно меня с крыльца крутого,

      Так, чтоб отнюдь дитяти дорогого

      Не разбудить, меня уложит сам

      И на чердак воротится к мышам

      И к одиноким, пасмурным мечтаньям.

      Но, друг, предался я воспоминаньям,

      А повесть главную забыл совсем.

      Он продолжать хотел, но между тем

      Раздался с громким кашлем голос звучный, —

      И Яков Карлыч, наш знакомец тучный,

      С любезной дочкою ввалился в дверь.

      Здесь, братцы, делать нечего теперь:

      В осаде держит нашего героя

      Почтенный Оп и нам уже покоя

      Не даст сегодня; Саше за визит

      Он отплатить пришел и просидит

      До полночи; газеты мы услышим,

      Политику… Нет, лучше мы подышим,

      Тихонько пробираяся домой,

      Под вольной твердью, покровенной тьмой,

      Прохладой сладостной и животворной!

      Лазурь подернута завесой черной;

      Но стройный, молчаливый сонм светил

      Из-за нее окрестность осребрил;

      Глядят на нас бесчисленные очи

      Таинственной и необъятной ночи;

      Меж искрами, которым нет числа,

      Сияет, величава и светла,

      Лампада божия, луна златая;

      Вблизи, вдали, приветливо мерцая

      И словно с звездами вступая в спор, —

      Иные звезды… Сколько дум неясных!

      Сдается мне, язык огней безгласных

      Я слушаю; тот шепчет: «Бури нет

      Здесь, где трепещет мой отрадный свет,

      Здесь радость, и любовь, и мир душевный»;

      Другой: «Мой блеск и тусклый и плачевный

      Больного озаряет скорбный одр»;

      А третий: «Здесь, трудолюбив и бодр,

      Питомец мудрости, любимец славы

      Читает блага вечные уставы

      И созерцает образ красоты,

      Витающей там выше суеты».

      Все под навесом мирового свода

      Кругом