Сирота. Вильгельм Кюхельбекер

скажете: «Не мудрено: жена!» —

      Положим; все ж послушайте. А прежде

      Узнать нельзя ли по его одежде,

      Или по обращению с женой,

      Или по утвари, — кто наш герой?

      Софа, в углу комод, а над софой

      Не ты ль гордишься рамкой золотою,

      Не ты ль летишь на ухарском коне,

      В косматой бурке, в боевом огне,

      Летишь и сыплешь на врагов перуны,

      Поэт-наездник, ты, кому и струны

      Волшебные и меткий гром войны

      Равно любезны и равно даны?

      С тобою рядом, ужас сопостатов,

      Наш чудо-богатырь, бесстрашный Платов.

      Потом для пользы боле, чем красы,

      Простой работы стенные часы;

      Над полкой с книгами против портретов

      Кинжал и шашка с парой пистолетов;

      Прибавьте образ девы пресвятой

      И стол и стулья. — «Кто же он?» — «Постой!

      Чубук черешневый, халат бухарский,

      Оружье, феска, генерал гусарский

      И атаман казачий… Об заклад…»

      Кто спорит? я догадке вашей рад:

      Да! он в наряде стройном и красивом

      Еще недавно на коне ретивом

      Пред грозным взводом храбрых усачей

      Скакал, но, видно, суженой своей

      Не обскакал: в отставке. — До сих пор

      Введение; теперь же разговор,

      Который бы остался вечной тайной,

      Но мужа и жену за чашкой чайной

      Подслушаем. Спасибо! шапка нам

      Сослужит службу… Тише! по местам!

      РАЗГОВОР ПЕРВЫЙ

      Муж

      Не знал я без тебя прямого счастья,

      Однако от трудов и от ненастья,

      От хлопот нашей жизни кочевой

      Не унывал: без страха мчался в бой;

      В манеж же, в караул и на ученье

      Ходил без ропота на провиденье

      И всеми был любим. — Короче, мне

      (Тебя еще не встретил) и во сне

      Желанье благ иных не приходило.

      Итак, давно уже мое светило

      Без облак катится. Но был же рок

      Когда-то, Саша! и ко мне жесток:

      Любезных мне забвение и холод,

      Печаль и рабство, стыд и боль, и голод,

      И бешенство бессилья, и тоска

      О днях минувших, лучших — в новичка

      На поприще земного испытанья,

      В ребенка, друг мой, пролили страданья

      Такие, от которых, наконец,

      Когда бы не помог мне сам творец,

      Когда бы видимой не спас десницей

      Безумца, — я бы стал самоубийцей.

      Саша

      Меня приводишь в ужас… бог с тобой!

      С твоей ли было твердою душой…

      Муж

      Я был тогда ребенком, друг любезный,

      Лет девяти. — Суровый, но полезный,

      Судьбою данный мальчику урок

      Был мне, быть может, в самом деле, впрок.

      Но расскажу без предисловий дальных

      Тебе я повесть этих дней печальных,

      А впрочем, благотворных. Только мне

      Сперва недурно о моей родне

      Упомянуть немногими