Грех да беда на кого не живет. Александр Островский

Хуже, что ли, он их с сестрой? Жену-то в дом приводят работницу, а она сидит сложа руки. Брат один работает да ухаживает за ними. Мне его жаль.

      Архип. Тебе что за дело? Его охота. Он работает, тебя не заставляет. Мы с тобой сыты по его ж милости.

      Афоня. Нешто я не знаю. Ты мне, дедушка, вот что скажи: лучше они брата или нет?

      Архип. Лучше не лучше, а они другого роду!

      Афоня. Так что ж что другого роду! Стало быть, брат должен работать на них, кормить их, одевать, а они будут важничать. Лучше брата на свете человека нет, а его сделали работником.

      Архип. Почем ты знаешь; может, брат сам не хочет, чтоб она работала.

      Афоня. А коль не работает, так и не величайся! Вышла замуж за мещанина – такая же мещанка стала, как и мы. Что ж, мы проклятые, что ли, какие, прости господи! У нас тоже и общество есть, и подати платим, и повинности всякие несем. Брат потом да горбом деньги-то достает да в общество несет. Сидела бы дома в девках, да и барствовала, а вышла замуж, так знай, что один в доме большой – хозяин. Я ведь, дедушка, все вижу, все слышу; меня они, бесстыжие, не берегутся. Брат ей платки да платья шелковые дарит, а они с сестрой промеж себя смеются, дураком его называют. Я все слышу, все горько мне, дедушка, горько! Стал я брату говорить, он меня же изругал.

      Молчание.

      Вот я, дедушка, никак уснуть не могу; что я днем-то вижу, все это мне и лезет в глаза, засосет у меня сердце, и всю-то ночь я плачу. Какой я жилец! Мне теперь с здоровьем-то и поправиться нельзя. Уж очень у меня сердце горячо! Скорей бы меня бог прибрал, чтобы мне меньше мучиться.

      Архип. Полно грешить-то! Тебе жить да жить! Мне вот, Афоня, уж вовсе жить незачем, а я все живу. Бог-то знает, что делает. Что я за человек стал! Красного солнышка, ясного месяца я не вижу, зеленых лугов тоже, студеной водицы и всей твари божьей тоже не увижу никогда. А больней мне всего, что не вижу я светлого лица человеческого.

      Афоня. Тебе, дедушка, жаль, что ты не видишь ничего; а мне так надоело это все; не мило мне ничто.

      Архип. Оттого тебе и не мило, что ты сердцем непокоен. А ты гляди чаще да больше на божий мир, а на людей-то меньше смотри; вот тебя на сердце и легче станет. И ночи будешь спать, и сны тебе хорошие будут сниться. Где мы теперь сидим, Афоня?

      Афоня. На берегу, дедушка, подле Зайчихи.

      Архип. А мост у нас направо?

      Афоня. Направо, дедушка.

      Архип. А солнышко теперь налево?

      Афоня. Налево, дедушка; совсем садится.

      Архип. В тучку?

      Афоня. Нет, чисто. Заря таково ярко горит, должно к вёдру.

      Архип. То-то, то-то, я сам чую, воздух такой легкий, ветерок свеженький; так бы и не ушел. Красен, Афоня, красен божий мир! Вот теперь роса будет падать, от всякого цвету дух пойдет; а там и звездочки зажгутся; а над звездами, Афоня, наш творец милосердный. Кабы мы получше помнили, что он милосерд, сами были бы милосерднее!

      Афоня. Я, дедушка, буду стараться укротить свое сердце.

      Входит Бабаев.

      Пойдем, дедушка! Какой-то чужой барин тут ходит;