Вторая жизнь Уве. Фредрик Бакман

От каждой стороны. Дважды – для верности. Ставит крестик ровно по центру.

      Уве слезает со стремянки. Обходит дом, проверяя, улеглась ли пленка. Отпирает входную дверь (а то будут вскрывать – поломают, с них станется). Дверь-то хорошая. Много лет еще прослужит.

      Надевает пиджак, проверяет внутренний карман – на месте ли конверт.

      Напоследок Уве отворачивает портрет жены лицом к окну. Не хочет, чтобы она видела это, но и положить портрет лицом вниз не решается. Жена всегда безумно расстраивалась, если некуда было смотреть. «Лишь бы что-то живое, чтобы было на что любоваться», – твердила она. Вот и пусть любуется на сарай. Глядишь, опять кошак прибежит. Уж как она их обожает, кошаков этих.

      Уве берет дрель, берет крюк, лезет на стремянку, сверлит. Когда в дверь звонят в первый раз, он уверен: ослышался. И именно поэтому решает не открывать. Но звонок повторяется – и Уве понимает: нет, не ослышался. И именно поэтому решает не открывать.

      В третий раз Уве бросает сверлить и сердито смотрит на дверь. Словно силой мысли старается спровадить непрошеного гостя: поди прочь. Силы его мысли явно не хватает. Непрошеный гость, очевидно, думает, что единственным разумным объяснением того, почему его не впускают, является предположение, что хозяева не слышат звонка.

      Уве слезает со стремянки, решительным шагом идет по пленке из комнаты в прихожую. Ну что ты будешь делать? Уж и помереть нельзя спокойно!

      – Чего еще? – ворчит он, распахивая дверь.

      Увалень едва успевает убрать здоровенную башку – еще чуть-чуть и схлопотал бы створкой по морде.

      – Привет! – радостно выпаливает беременная приезжая, стоящая рядом, – ее голова находится на полметра ниже.

      Уве смотрит на увальня, потом – на нее. Увалень тем временем осторожно ощупывает лицо – не лишился ли ненароком какой выступающей детали.

      – Это вам. – Соседка дружелюбно сует Уве в руки синий пластмассовый коробок.

      Уве смотрит скептически.

      – Это печенье, – весело объясняет она.

      Уве степенно кивает. Мол, ясно.

      – Какой вы нарядный! – улыбается соседка.

      Уве кивает.

      Следует немая сцена: все трое стоят и ждут, когда кто-нибудь что-нибудь скажет. Наконец, взглянув на супруга, соседка неодобрительно качает головой. Толкает его в бок, нашептывает:

      – Дорогой, может, хватит ковырять лицо?

      Увалень, опомнившись, глядит на нее, кивает. Смотрит на Уве. Уве – на беременную. Увалень тычет в коробок, скалится:

      – Она из Ирана. У них там без еды шагу из дома не ступят.

      Уве смотрит на него, как в пустоту. Увалень, робея, добавляет:

      – Так я вот… как раз подхожу для иранок. Они любят готовить. А я люблю… – Губы его уже расплываются в широкую улыбку.

      Но замирают. Уве всем видом выражает полнейшее безразличие.

      – …поесть, – договаривает увалень.

      И уже собирается описать в воздухе пальцами эдакую загогулину. Но, глянув на супругу,