Повесть Белкиной. Наталья Рубанова

ам! – оппаньки: и нет вас, да и кто скажет, что быги?

      А-у, гю-ди-ки! Слышите? Запашок откуда-то, не пойму… В штаны нагожили, никак?.. Ты, вот ты! Ты пошто к стенке жмешься? Пошто когенки дгожат, я тебя спгашиваю?! Пгидумал себе дядьку с богодой, тги буквы на корону его нацепиг… Дугачина ты, пгостофиля… Всё б тебе на печке…

      Попаги вы, бгатцы… на одном месте уж скогько топчетесь? Всё фогм непогноценности ищете: да взять хоть б киношки с газетками. Заагканить же вас ими хотят, на-ту-галь-но! В плен инфогмационной фикции – да-да! – ведут: что-то, дескать, «пгоисходит». Но ни-че-го не пгоисходит, тогько вы в овощи пгевгащаетесь, дгуг дгужку по магкам часов мегяете… Моцарррта – пгокладками – на части гвете… Кто такой Моцарррт? Гучше могчите!.. Потому и похогонен в могиге для бедных: да не вогнуйся, сгышь? Тебе не снигось: я ж сказаг – могигы такие тогько гениям погагаются… Тебя ж, ванёк, хоть и дугак ты, за идиота дегжат. Как почему? Что носишь? Жгешь? Пьешь? Дышишь как? Сам, что ли, допетгил? Когда, с кем, сколько газ? Не живешь ты: инстинктики убгажаешь! Как смею? Дык Пришествие ж! Тгетьего не дано… А ты, запиши, запиши, пейсатигь, не то забудешь: «Чеговек – ничто без гиста, втигающего ему: «Это ты». Но это – не ты…».

      С этими словами кот, единственный нормальный человек нашей веселой и счастливой семейки, начал резко уменьшаться, уменьшаться, уменьшаться… и через минуту, став не больше здоровенной крысы, легко запрыгнул мне на плечо. Тогда же вернулось ко мне и прежнее мое обличье.

      И… гладя великолепную шерсть кота, не сходящего с моего плеча, я снова слышала, как мама гоняет отца по квартире. «Лара! Ларочка, уймись!» – кричал он, пряча бутылку, а хитрый дед хватался за ружье, а бабка грозила пальцем, а сестра затыкала уши ватой и поднимала с пола упавший томик Ювачёва, а в доме, который построил Джек, синица воровала пшеницу, а я хныкала на балконе – мне, на самом деле, так хотелось на море (просто пройтись босиком по берегу!), но оно было временно недоступно по глупым, лишь издали – одушевленным, причинам…

* * *

      Сто первое ноября

      …С одной стороны, я смотрю на себя со стороны. Но, если я смотрю на себя только с одной стороны (никто ведь не видел одновременно переднюю и заднюю части Луны?), значит, я не замечаю другой. «Полный шуй!» – говорю, с трудом вспоминая, что негоже писать о себе самой: да это вообще никуда не годится, отдает вульгарной дневникообразностью и не представляет ровным счетом никакого интереса – и все потому, что кто-то решил: тем ценнее «произведение», чем меньше возможностей разглядеть в нем «автора». И тут я понимаю, что как бы сама являюсь автором: мне от этого становится плохо, тесно, неуютно. Я как бы «должна» – кому? что? – эти безумные буковки! Но – т-с-с! – не то Мальчишка проснется! – по порядку.

      Разотождествляем автора с героиней – и, р-раз. Выдумываем историю, которая к автору ровным счетом никакого отношения не имеет – и, д-два. Записываем белибердень согласно Правилу Этого Литературного Языка,