Рождение богов (сборник). Дмитрий Мережковский

А я проснулась и тоже плачу от радости… Ну вот, Пчелка, это и значит, что я умру скоро.

      Дио хотела что-то сказать, но не было слов; только подумала: «Ну что ж, умру и я с нею. Может быть, и лучше так: нельзя жить и любить, как мы любим. Мать земную убили – этого не простит и Мать Небесная».

      Вдруг опять свирель заплакала:

      О Сыне возлюбленном плач подымается,

      Плач о полях невсколосившихся,

      Плач о потоках неорошающих,

      Плач о прудах, где рыба не множится,

      Плач о лесах, где тамарин не цветет,

      Плач о морях, где корабль не плывет,

      Плач о садах, где вино не течет,

      Плач о матерях и детях гибнущих…

      – Так плачет, как будто Бог умер и не воскрес, – сказала Эойя и, помолчав, спросила: – Пчелка, а отчего ты не хочешь мне сказать всего?

      – Что сказать?

      – А вот как умер и как воскрес. Ты ведь все знаешь?

      – Нет, не знаю.

      – Кто же знает?

      – Никто, – сказала Дио и, подумав, прибавила: – Может быть, только один человек на земле знает о Нем.

      – Кто?

      – Царь Египта, Ахенатон.

      Вакханки

I

      Страшный сон приснился Туте: будто бы он сидит на царском престоле, по Идоминову пророчеству: «Радуйся, царь Египта, Тутанкамон!» Но услышал, что под ним журчит вода, огорчился и понял, что это не престол, а водяная уборная. Вдруг треск, гром – зашаталось седалище, и он падает с него вниз головой в преисподнюю.

      Проснулся в ужасе, услышал крики и, подумав спросонья, что кричат в соседней комнате, вскочил с постели.

      – Ани! Ани! – позвал письмоводителя. – Что это, слышишь? Уж не земля ли трясется? Беги скорей, узнай!

      Ани сбегал, вернулся и успокоил его: земля стоит крепко, а кричат здешние люди, потому что наступили дни Адунова плача.

      – Чудаки! – удивился Тута. – Так вопят, как будто и вправду случилась беда.

      Лег снова в постель, но заснуть уже не мог, все прислушивался к воплям.

      Когда рассвело, велел подать носилки и отправился слушать плач. Встретил по дороге Таму и пригласил его с собою.

      По всему дворцу и городу люди бегали, как будто искали кого-то, или, сидя у святых оград, били себя в грудь, рвали на себе волосы и под жалобные звуки похоронных флейт кричали и плакали:

      – Айи Адун! Айи Адун!

      Выставляли глиняные сосуды с недолговечными цветами на солнечный припек, чтобы поскорее увяли они; и плакали над ними так, как будто знали, что и все великое Царство Морей погибнет, как Адунов цвет недолговечный:

      Ты – цветок, чьи корни из земли исторгнуты.

      А за святыми оградами жрицы в исступленной пляске вырывали из глиняных чанов-жертвенников посаженные в них святые деревца Адуновы; бог был в каждом из них: вырывая деревцо, убивали бога-жертву.

      Таму вслушался в плач:

      – Увы, мой Брат! Увы, Сестра моя! Любимый, Любимая! Месяц двурогий. Секира двуострая! Адуна-Адун! – взывали плачущие.

      – Проклятое царство проклятой Лилит! – бормотал он сквозь