Рождение богов (сборник). Дмитрий Мережковский

белое, только что вымытое и выглаженное платье – каждое утро подавалось свежее – из тончайшего «царского льна» – «тканого воздуха», все в струйчатых складках; широкие и короткие, выше локтей, рукава в складках перистых похожи были на крылья; туго накрахмаленный передник выступал вперед многоскладчатой, прозрачной, как бы стеклянной, пирамидкой; а там, где складки сходились в острие, блестела золотая острая шакалья мордочка с рубиновыми глазками.

      Когда Тута оделся во все это белое, легкое, воздушное, то сделался похож на облако: вот-вот вспорхнет и улетит.

      Старичок брадобрей, Заза, неуемный болтун, спросил его, закручивая и умащивая благовониями жгутик бородки:

      – Изволил слышать, господин мой, как ночью бык ревел?

      – Не бык, а гром.

      – Нет, бык. Тут, говорят, во дворце Бык сидит на цепи, в подземном логове, и как начнет рваться, реветь, так земля и затрясется. Это ихний бог: оттого и бычьи роги всюду торчат. Да и царь-то здешний – полубык: тело человечье, а голова бычья.

      – Что ты, врешь, дурак! Подумай, разве это может быть?

      – А очень просто, если дитя родилось от быка и от женщины…

      И начал рассказывать сказку: вышел из синего моря бык, белый, как пена морская, прекрасный, как бог; здешняя царица влюбилась в него, велела смастерить чучело телки, пустое внутри, и влезла в него. Зверь был обманут: мертвую телку покрыл, как живую, и родила от него царица сына-чудовище, получеловека, полубыка…

      Тута сначала слушал, а потом плюнул и велел ему замолчать.

      – Не веришь – своими глазами увидишь, – пробормотал Заза таинственно.

      Кончив одеваться, Тута вышел на двор и сел в носилки, камышовую люльку с полукруглым, за спиною седока, плетеным кузовом для защиты от ветра. Дюжие нубийцы подняли носилки на плечи, два веероносца пошли по бокам, а впереди – вожатый, дворцовый слуга: без него заблудились бы.

      Но Туте казалось, что он кружит их нарочно, путает, чтобы скрыть от чужеземцев действительное расположение дворца: так бесконечны были ходы и переходы, улочки и переулочки, сени, притворы, палаты, келийки, стены над стенами, столпы над столпами, крыши над крышами и лестницы, лестницы – то вверх, то вниз. Все это, из гипса, мела, известняка, алебастра, ослепительно белое на солнце, в тени опалово-мутное, кружилось, как вихрь, завивалось в завитки Лабиринта безысходного.

      Носилки качались, как люлька, баюкали, и Туте казалось, что снится ему сон, и конца не будет этому головокружительно-вьющемуся, утомительно белому сну.

      Миновали маленькую, точно игрушечную, часовенку, с целым лесом глиняных бычьих рогов. «Ихний бог – Бык», – вспомнилось Туте. Кое-где стены и потолки чинили каменщики.

      – Что это? – спрашивал он, и каждый раз отвечали ему:

      – Земля тряслась.

      «Рвется бык на цепи, и земля трясется», – опять вспомнилось ему.

      Хотел и не мог думать о свидании с царем: «Какой он из себя?» – думал, но вместо человеческого лица бычья морда выплывала из лабиринта сонного.

      Больше месяца ожидал он свидания