Рождение богов (сборник). Дмитрий Мережковский

и прибавил со своей тяжелой, как бы каменной усмешкой:

      – Может быть, оттого и железом торгую: каков товар, таков и купец!

      Долго молчали, не глядя друг другу в лицо. Наконец он встал и проговорил, все еще не подымая глаз:

      – Ну что ж, девушка, не страшно тебе с таким, как я?

      Она тоже встала, положила ему руки на плечи и сказала:

      – Нет, Таму, не страшно. Я тебя никогда не покину!

      Он поднял на нее глаза, и в лице его что-то дрогнуло, как будто открылось медленно-медленно: так открывается железная, ржавая, давно не отпиравшаяся дверь.

      – Он, он, он! Аридоэль! – вскрикнул он с радостным ужасом, упал к ногам ее с глухим рыданием и поцеловал не ноги ее, а землю около ног.

      Потом встал, быстро подошел к одной из двух куч сухих листьев, лег на нее, повернулся лицом к стене и сказал:

      – Доброй ночи, Дио, спи спокойно. Помолись за меня Матери!

      Закрылся с головой львиною шкурою, закрыл глаза и почти тотчас же услышал, как пчелы жужжат в лунном саду, над цветами шафрана. Едва успел подумать: «Как странно, пчелы при луне!» – и заснул так сладко, как спал только в детстве, на руках матери.

IV

      Проснулся от страшного сна. Хотел вспомнить, что это было, но не мог, и сделалось еще страшнее. Сердце колотилось с болью, подкатывалось комом к горлу, стучало в виски молотом.

      Привстал, оглянулся и при тусклом рдении углей на жертвеннике увидел у противоположной стены что-то длинное, тонкое, золотисто-шафранное. Вдруг понял, отчего так страшно.

      Вскочил и, шатаясь как пьяный, побрел к двери. Казалось, что все еще спит, только из одного сна проснулся в другой, как это бывает в бреду, и тоже как в бреду ноги отяжелели – двигаясь, не двигались.

      Остановился и так же, как давеча, почувствовал, что не уйдет, если оглянется. Разорвал ворот рубахи, нащупал обеими руками талисман, прошептал: «Аб вад! Аб вад!» Но и талисман не помог. Вдруг какая-то страшная сила схватила его за голову и повернула назад: оглянулся. «Не хочу! Не хочу! Не хочу!» – стонал, скрежеща зубами, но та же сила толкнула его в спину и потащила к тому длинному, тонкому, золотисто-шафранному.

      Подошел, упал на колени и, дрожа так, что зуб на зуб не попадал, протянул руку, прикоснулся сначала к волчьей шкуре, а потом к желтому, с серебряными пчелками, покрову. Прислушался: Дио спала глубоко, дышала ровно; легкая ткань на груди чуть-чуть шевелилась. Лицо было покрыто.

      Подполз на коленях и опять протянул руку. «Кто подымет покров с лица моего, умрет» – сверкнуло в нем как молния. Поднял – умер.

      Наклонился к лицу ее, почувствовал дыхание – «сладкое дыханье зимнего шафрана», – прикоснулся губами к губам и прошептал исступленным шепотом:

      – Кто ты, кто ты, Лилит?

      Она открыла глаза. Еще не понимая, что это, вскочила и оттолкнула его так, что он упал навзничь. Но встал и опять пошел на нее.

      Она отскочила в глубину пещеры. В руке ее блеснул бронзовый нож. Он вынул из ножен свой, железный. Но тотчас отбросил его так далеко, что клинок звякнул, ударившись о стену.

      Видел по лицу ее, что, если он подойдет, она убьет его. И подходил медленно-медленно, шаг за шагом,