Векторы развития современной России. От формирования ценностей к изобретению традиций. Материалы XIII Международной научно-практической конференции молодых ученых. Сборник статей

памяти в обществе, сколько попытки проектирования в рамках властного дискурса моделей подобной коллективной памяти, т. е. конструирование исторического, «репрезентация истории». При этом мы, следуя за М. Хальбваксом, признаем саму возможность говорить о коллективной памяти,[130] но акцент делаем на истории как части скорее внешнего по отношению к подобной памяти явления, исходящего из властного дискурса и тесно связанного с другими нарративами власти, хотя и находящегося в сложной и не однонаправленной форме взаимодействия с коллективной памятью общества. «История» вслед за Е. Добренко будет рассматриваться именно как «прошлое, конструируемое и обслуживаемое властью, стремящейся свергнуть опыт прошлого, оформив его в литературном нарративе».[131]

      Революция и грань прошлого: «вчера» и «сегодня»

      Любая революция, выдвигающая претензии на свое общемировое значение, стремится к тому, чтобы провести отчетливую грань между до- и послереволюционным. Не случайно, как и во времена Великой французской революции, новые власти проявляли живой интерес к последовательному переструктурированию времени, его перезапуску. Активно отмечая юбилеи Октябрьской революции, новые власти репрезентировали ее в качестве ключевого исторического рубежа. Отсюда и постоянно повторяющаяся формулировка: то или иное событие произошло «через … лет после Октябрьской революции», звучащая и на страницах журнала «Пионер». «Скоро уже двадцать лет, как в нашей стране утвердилась советская власть. Каждый нынешний взрослый человек чувствует, что он живет вторую жизнь: одна кончилась до Октябрьской революции, другая началась после нее. И хотя у нас принято общее летоисчисление так называемой нашей эры «от рождества Христова», но каждый советский человек считает, что нашей эре идет сейчас не двадцатый век, а двадцатый год. Двадцатый год его второй жизни! Для нынешних школьников, скажем, для наших читателей, родившихся 13, 14, 15 лет назад, никакой прежней жизни не существует: они жители нового мира» (1937. № 5. С. 5).[132]

      Новое поколение должно было продемонстрировать, что оно отличается от поколения родителей. В 1920-х гг. «Пионер» постоянно публикует тексты, где советские дети не просто вступают в конфликт со старшими (выросшими до революции), но и противостоят им как более развитые личности. Люди, не соприкасавшиеся с «прошлым», более совершенны и потому могут учить собственных родителей. Так, в «Некоторых случаях из жизни Гриньки» Льва Гумилевского герой убеждает отца, чтобы тот начал сев, сообразуясь с советами агронома, а не по народным приметам. Увидев, что урожай обещает быть богатым, отец признает свою ошибку (1925. № 9. С. 2–7).

      Иллюстрацией проведения грани между «прошлым» и «настоящим» является стихотворение А. Жарова «Поколение Октября» (1927. № 20. С. 1), которое редакция разместила на первой странице, подчеркивая его значимость. Советский мальчик обращается к другим детям:

      Вы помните конечно, все

      Те дни, туманные и злые,

      Когда

130

Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М., 2007. С. 209.

131

Добренко Е. Музей революции: советское кино и сталинский исторический нарратив. М., 2008. С. 7.

132

Здесь и далее в круглых скобках приводятся ссылки на журнал «Пионер» с 1924 по 1939 г.