Исповедь близнецов. Книга 3. Альбатрос. Валентина Жукова

немного захмелела.

      – Ну, ты даёшь, Варюха, и как?

      – А что, как? У меня самые отличные предметы были, это физкультура…

      Павел Иванович смеётся над Варькой до икоты.

      – Что вы смеётесь до визгу? Выслушайте сначала собеседника, а потом ржите.

      – Я весь внимание, слушаю.

      – Так вот инглиш и немец у меня шли на пятёрку, русский язык и литература тоже на отлично и плюс физкультура.

      – Ты уже говорила про неё. Тебе сейчас, пора быть, нештатным корреспондентом.

      – Ага, я уже один раз попыталась; только-только минуло семнадцать, аж до прокуратуры дошла.

      – Расскажешь, как это получилось?

      – Долгая история, не теперь.

      – Ну тогда спой что-нибудь.

      – Что-то мне сегодня не до песен, Павел Иванович, ей-богу, правда; мне пришло в голову – уволиться.

      – Ну, вот, опять двадцать пять. Ты что, Варя, зачем опять увольняться? У тебя теперь всё идёт на лад. На работе справляешься, с детьми всё в порядочке, в детский садик в старшую группу пристроенные, что ещё нужно тебе? Жениха я уже присмотрел тебе, пока не покажу. Пусть сам даст знать о себе.

      – Я приблизительно догадываюсь, кто он. Не пройдёт номер. Он женат, а с женатиками у меня дело не построится, да притом – это мой двоюродный или троюродный брат.

      – Этот музыкант, что ли?

      – Он самый.

      – Да можно поверить. Ваше музицирование показывает на близкую родню; надо же, как выдают гены? Когда вы узнали друг о друге?

      – Во время репетиций, откуда, кто ты, чья ты. Так и развязали узелок пуповины родственной. Да притом, что не позволит Сергей найти другую половину, пока я рядом живу или в одном посёлке. Вы же не станете меня охранять дённо и нощно. И вообще, что за мысли настигли, выдать меня замуж. Я от этого ещё не обсохла. Мне противны все мужики.

      – Само собой разумеется, а со стороны не скажешь, со всеми приятно общаешься, улыбаешься всем.

      – Разве я на бульдога похожа? Вам лично надоест угрожать ему милицией. И я сама против того, чтобы его спрятать в каталажку. Пусть живёт себе на здоровье свободным. Он ведь сиротой вырос.

      – Значит, ты жалеешь ещё его.

      – Да нет, конечно, жалость – это сестра призрения. И в тоже время, я не за то, чтобы об мужиков жёны вытирали ноги. Я придерживаюсь свободной формы от обеих сторон. Не ужились, значит, по мировому надо разойтись и не мешать друг другу. А он ведь не понимает этого. Вчера опять пришёл и такое при детях устраивал.

      – Бил?

      – Насиловать пытался, мучил при детях.

      – Вот изверг, надо что-то делать с ним.

      – Ничего не надо с ним делать. Ничего, я вам приказываю. Ничего!

      – Уехать хочешь от него, значит.

      – Да, хочу, и не только.

      – Куда?

      – Между нами говоря, на Усть-Илим.

      – Он детей так просто не отдаст.

      – Вы, думаете, они ему нужны? Нет. Ему я нужна. Он теперь боится только одного, чтобы я его не оставила на произвол судьбы. Его от женщин уже тошнит; хочет наладить отношения