Зайнаб (сборник). Гаджимурад Гасанов

брызнули слезы. – Я мечусь между жизнью и смертью, между светом и тьмой и нигде не нахожу душевного покоя! Я на свете до сих пор не нашла ни одного живого существа, способного проявить ко мне хоть элементарное сострадание, ни одной живой души, пожелавшей спасти мою загубленную душу! О, боже, как жестоко я наказана за любовь к мужу и сыну, за верность Родине! Разве я заслуживала этого наказания?! За что ты подвергаешь меня таким испытаниям? – легла на лавку лицом к стенке и навзрыд заплакала.

      Она долго плакала, выплакала все слезы, успокоилась, встала, привела себя в порядок; несколькими ловкими движениями рук опять укутала лицо шалью.

      – Ради бога, мой земляк, простите меня за женскую слабость. Это нервы… Я давно не встречалась с человеком, который проявил бы ко мне сострадание. Вот и не сдержалась.

      В ее глазах была такая отрешенность, такая убийственная скорбь, что я от стыда и слабость за себя, за всех людей на свете готов был провалиться сквозь землю.

      – Нет, я в своих бедах никого не виню… Если виновата в чем-то, то я сама… Я не упрекаю и Вас, молодые, – обратилась к молодой чете, – за презрение ко мне. Так устроен весь мир, сам процесс естественного отбора… Просто тогда, когда полмира находилось под кованым сапогом Гитлера, судьбе было угодно, чтобы я оказалась там, где меня опозорили, растоптали, стерли в порошок. Война одних убила, других искалечила, третьи в ее горниле остались живыми, четвертые пользуются благами победителей войны. Мне дает силу сознание того, что таких, как я, изувеченных душевно и телесно, искалеченных войной, у нас в стране тысячи и миллионы. И у каждого из них своя личная беда.… Я родилась несчастливой, иначе, почему среди миллионов советских людей, убитых фашистами, не оказалась и я?

      Она заглянула мне в глаза: ее вопросительный взгляд, сознание того, что я ей ничего существенного не отвечу, эти по-детски вопрошающе протянутые ко мне руки сбили меня с толку; моя голова была опустошена, я виновато опустил глаза перед ней.

      Ее лицо, вернее, то, что осталось от лица, было матовым; красиво очерченные припухлые губы нервно дергались. Она жестом руки попросила, чтобы я сел поближе к ней. Я был потрясен увиденным, бескрайним горем несчастной женщины, был обескуражен, разбит и еле держался на ногах. Но должен был успокоить мою прекрасную незнакомку. Вместо этого она взяла мою руку в свою и стала успокаивать меня.

      У меня мысли перепутались, я забыл, что делаю в этом вагоне, куда направляюсь. Я был в тумане, глаза плохо видели, сердце меня не слушалось. Не схожу ли я с ума? Вдруг пелена спала с глаз, я вернулся в реальный мир. Заметил, что молодая пара, которая собиралась уходить в ресторан, обнявшись, затаив дыхание, слушает исповедь Зарры.

      – Благодарю Вас, мой соплеменник, за сердобольность, за то, что приняли меня такой, какая я есть. Вы не испугались, не оттолкнули меня от себя. Не проявили своего омерзения, не выразили ко мне животную неприязнь. А я к такому отношению людей никак не могу привыкнуть. Это для меня самое страшное наказание, страшнее