С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis. Надя Бирру

но через несколько месяцев (то есть, после первых же сборов) оставалось человека два-три, а случалось и вовсе не оставалось.

      В тот год к зиме осталось трое: тоненькая тихая девочка с русой косой – Аллочка Жураева, Игорь Рыбкин, о котором пока сказать ничего не имею, и Шурик Завьялов. Последний вскоре получил прозвище Таквоша. Он слегка заикался и каждую свою продолжительную фразу для надёжности начинал со знаменитого «так вот». У нас недели две вся секция болела: кто ни заговорит, только и слышно: «Так вот, как говорит наш Шурик». Оно бы ещё продолжалось долго, если бы Миша не наложил штраф: всем провинившимся по очереди драить зал после воскресных тренировок. Отучились мигом, а зал ещё долго драили все по очереди: Миша – он своё слово держит.

      Глава третья. Новенький

      Было морозно. Голубые кружева деревьев искрились в лучах фонарей. Снег скрипуче отзывался под ногами. Огромные окна общежитий заволокло узорчатой пеленой, которая скрывала от любопытных взоров жизнь их обитателей.

      Паша и Сергей Воскресенский топтались на крыльце соседнего общежития и, выпуская облака пара, на всю катушку ругали всех девчонок вообще, и Марину Золотилову, в частности.

      – Пять минут, говорит. Хороши пять минут у этой Маринки.

      – Паша, когда женщина подходит к зеркалу, время для неё перестаёт существовать.

      – Во-во, ещё немного – и мы тоже перестанем.

      – А это тренировка на выносливость! Когда мы с тобой поедем покорять вершины, она ещё как нам пригодится. Будем знать, кому сказать спасибо.

      – Слушай, Серёга, я уже давно готов сказать «спасибо», так вот некому ж!

      Они усиленно задирали головы, оглядывались по сторонам, но Марина налетела неожиданно, едва не столкнув их в снег.

      – Ну, заяц, погоди! – крикнул Паша, грозя ей кулаком.

      – Сам заяц, сам заяц! – смеясь, кричала Маринка так убеждённо, что Паша удивился:

      – Я-то почему?

      – Потому что у тебя уши лопоухие, кто лопоухий, тот и заяц! – отозвалась она и поскакала вперёд.

      – Никогда не думал, что из одного Ослика можно сделать целый зверинец! – степенно произнёс Воскресенский, но Марина с Пашей уже убежали вперёд.

      Вечер выдался какой-то озорной: Марина была в прекрасном настроении, и они с Пашей всю дорогу хихикали и баловались, как дети. Наблюдая за ними, Сергей чувствовал себя переростком, и ему даже неудобно было, что он не может вот так же подпрыгивать на ходу и кричать на всю улицу какие-нибудь смешные глупости. На автобусе решили не ехать, а пошли пешком, вернее, скачком, потому что Паша и Марина вдруг разучились нормально ходить – то скакали, то бежали, и Сергею было нелегко не отставать от них.

      Я отлично помню тот вечер. Сам не знаю, почему, ведь весёлых вечеров в то время у нас было немало, а так хорошо запомнился почему-то именно этот. У Маринки была ещё одна теория, которую она вывела путём наблюдений за событиями собственной жизни. Теория о том, что человеческая память обладает собственной