О маленьких – для больших. Аркадий Аверченко

или от чего другого утратили всякий смысл и выражение. Нельзя сказать, чтобы чтение прояснило ее мозг, потому что в разговоре она употребляла только два слова: «Папа, мама», и то при очень сильном нажатии груди. Это, да еще уменье в лежачем положении закрывать глаза составляло всю ее ценность, обозначенную тут же, в большом белом ярлыке, прикрепленном к груди: «7 руб. 50 коп.»

      Повторяю – это была единственная встреченная мною прилежная девочка, да и то это свойство было навязано ей прихотью торговца игрушками.

      Итак, всякие занятия и уроки были мной категорически воспрещены порученным мне мальчуганам. И тут же я убедился, что пословица «запрещенный плод сладок» не всегда оправдывается: ни один из моих трех питомцев за эти дни не притронулся к книжке!

III

      – Будем жить в свое удовольствие, – предложил я детям. – Что вы любите больше всего?

      – Курить! – сказал Ваня.

      – Купаться вечером в речке! – сказал Гришка.

      – Стрелять из ружья! – сказал Леля.

      – Почему же вы, отвратительные дьяволята, – фамильярно спросил я, – любите все это?

      – Потому что нам запрещают, – ответил Ваня, вынимая из кармана, папироску. – Хотите курить?

      – Сколько тебе лет?

      – Десять.

      – А где ты взял папиросы?

      – Утащил у папы.

      – Таскать, имейте, братцы, в виду, стыдно и грешно, тем более такие скверные папиросы. Ваш папа курит страшную дрянь. Ну да если ты уже утащил – будем курить их. А выйдут – я угощу вас своими.

      Мы развалились на траве, задымили папиросами и стали непринужденно болтать. Беседовали о ведьмах, причем я рассказал несколько не лишенных занимательности фактов из их жизни. Бонны обыкновенно рассказывают детям о том, сколько жителей в Северной Америке, что такое звук и почему черные материи поглощают свет. Я избегал таких томительных разговоров.

      Поговорили о домовых, живших на конюшне.

      Потом беседа прекратилась. Молчали…

      – Скажи ему! – шепнул толстый, ленивый Лелька подвижному, порывистому Гришке. – Скажи ты ему!..

      – Пусть лучше Ваня скажет, – шепнул так, чтобы я не слышал, Гришка. – Ванька, скажи ему.

      – Стыдно, – прошептал Ваня. Речь, очевидно, шла обо мне.

      – О чем вы, детки, хотите мне сказать? – осведомился я.

      – Об вашей любовнице, – хриплым от папиросы голосом отвечал Гришка. – Об тете Лизе.

      – Что вы врете, скверные мальчишки? – смутился я. – Какая она моя любовница?

      – А вы ее вчера вечером целовали в зале, когда мама с папой гуляли в саду.

      Меня разобрал смех.

      – Да как же вы это видели?

      – А мы с Лелькой лежали под диваном. Долго лежали, с самого чая. А Гришка на подоконнике за занавеской сидел. Вы ее взяли за руку, дернули к себе и сказали: «Милая! Ведь я не с дурными намерениями!» А тетка головой крутит, говорит: «Ах, ах!..»

      – Дура! – сказал, усмехаясь, маленький Лелька. Мы помолчали.

      – Что же вы хотели мне сказать о ней?

      – Мы