Пленник железной горы. Генри Лайон Олди

С Куо-Куо.

      – Лошадей в конюшню отведем?

      – Лошадей?

      На лице ее отразилось недоумение. Впрочем, она быстро заулыбалась:

      – Юрюнчик Уоланчик с Куо-Куо отведут лошадей. В конюшню!

      И хихикает, дурочка.

      Мы отвязали коней и повели в обход Кузни. Куо-Куо шла впереди, показывала дорогу. На каждом третьем шаге она оглядывалась на меня. «Ты здесь? – спрашивал ее взгляд. – Ты никуда не делся?»

      Да что я, маленький? Не потеряюсь!

      В конюшне пахло сеном, навозом, лошадиным потом. Вездесущий запах гари тут почти не чувствовался. У входа было светло, а в дальнем конце сгущался мрак. Там всхрапывали, фыркали лошади. Сколько, какие – не разглядишь. Наших мы завели в ближние стойла – они пустовали. Воду в поилки кто-то уже налил. Надо бы корму задать, подумал я.

      – Сено у вас где?

      Куо-Куо торчала у входа. Загораживала свет.

      – Сено? А, сено. Мягкое!

      Вот, опять облизывается. Губы у нее сохнут, что ли?

      – Тут есть сено. На сене будет хорошо.

      И бегом ко мне. Я – назад. Споткнулся, чуть не упал. А она схватила меня, облапила: крепко-крепко! Шепот горячий, как из той ямы с дымом. В самое ухо:

      – Красавец мой! Суженый-ряженый!

      – Ты чего?

      – Жених Куо-Куо! Женишок ненаглядный!

      – Чего ты?!

      Я бы вырвался, честно. Да у нее хватка – куда там Омогою!

      – Отстань! Какой я тебе жених?!

      – Жених Куо-Куо! Жених! Станем вместе спать, детей рожать!

      Влажное, горячее скользнуло по щеке. Язык! Ее язык! Фу! Мне было жарко, тесно, стыдно. Девка тискает меня, лижет, как взбитые сливки, а я, боотур – ну, боотур же! – высвободиться не могу! Бросило в жар, коленки подогнулись. Сердце зашлось: кэр-буу! Того и гляди, выпрыгнет! Пойдет скакать лягушкой между стойлами…

      Да ладно вам ухмыляться! Всё я знал, всё понимал. Сколько раз видел кобылу с жеребцом, корову с быком, сучку с кобелем. Тут ведь в чем главная мерзость? Кобыла с жеребцом – ладно, но ведь не кобыла с жеребенком! Я вам кто? Не та беда, что годами мал, а та беда, что я – сын Сиэр-тойона! Против закона это! Против обычая! Хоть кричи: «Папа, на помощь!» А что? Он услышит, обычное дело.

      – Сдурела?! Отцепись!

      – Жених!

      – Отстань от меня!

      Ага, разбежался! Держит, не отпускает. Бормочет всякий бред. Я – ее жених, скоро свадьба. Ляжем в постель, я на нее взберусь, детишек настрогаю… А рука своевольничает, лезет мне под кафтан, под рубаху, в штаны.

      – Не трогай! Нельзя там трогать!

      – Можно, Юрюнчик…

      То, что трогать нельзя, под ее пальцами расширилось. Наверное, в бой собралось. Я тоже сделался больше. Плохая Куо-Куо! Очень плохая! Нельзя там трогать! Вон иди!

      Толкнул. Вырвался.

      Сумел.

      – Боотур-удалец! Хорошо нам будет!

      Я заставил себя усохнуть. Пришибу же! Омогою спину не сломал, так этой дурище сломаю. Усыхать было трудней трудного. Боотур во мне противился, возражал, стоял насмерть. Если просто Юрюн знал, чего хочет