Стойкие маки Тиит-Арыы. Вячеслав Васильевич Нескоромных

табачок почти весь из меня вытянули.

      – И что тебе старому они порассказали-то?

      – Генерал Каппель, – главный у них командир, провалился под лед на реке, когда в отступе шли от Красноярска, да ноги то и обморозил, – пришлось обрезать: гангрена пошла, а проще сказать, − гнить зачинает тело.

      Силантий хлопнул по деревянной культе вместо ноги, потерянной под Мукденом:

      – Я-то знаю, каково это попасть под нож эскулапа-изверга в полевом-то лазарете, когда пилой наживую режут плоть. Эта мука такова, что сам просишься побыстрее помереть, чтобы хоть так от боли адовой избавиться. Многие солдатики только от вида этакой операции падали без чувства. Належался я в лазарете…, ‒ такого братцы насмотрелся.

      Голос у Силантия дрогнул и было заметно, что не забыл по прошествии полутора десятка лет и теперь уж точно не забудет тот страх и ту боль, пережитые на чужбине.

      – Так че, там с генералом-то? – поторопил снова Силантия Мартын.

      – Помер генерал от ран и гангрены после того, как ног лишился, но до последнего вел и командовал войском. А генерал был боевой, дело знал и солдат берег, − делил с ними невзгоду. Вот везут тело с большим почтением, чтобы достойно отпеть героя в церкви и схоронить достойного воина земли русской, − включив возвышенный пафос, задрав голову, словно собирался затянуть песню, Силантий всхлипнул, расчувствовавшись.

      Отметив, что его слушают со вниманием, старый солдат, успокоившись, продолжил:

      − А еще сказывали сельские, что так вот идут по тайге и льдам рек уже с самой осени многие тысячи верст от самого Омска, а главного у них – Колчака, расстреляли в Иркутске, и что на этом власть царя закончилась теперь окончательно.

      – А как так, его расстреляли? А солдаты, казаки чего не вступились-то? Вон их сколько! Армия! – встрял в разговор опять Кондратий.

      – Сказывают, ехал Колчак барином в поезде в теплом вагоне с полюбовницей и вез золота немерено. Хотел видать сбежать с золотом в Америку, да попался. Тут-то его и прихлопнули.

      – Не, Силантьюшка! – возразил Кондратий, − свояк сказывал, когда на базар я ездил в город, что утопили его живого в проруби у Знаменского монастыря. Да не одного, а еще народ с ним был. Так всех гурьбой и спустили в реку, а сверху прикладами по головам, − так и забили вусмерть.

      По весне, когда снег сошел на южном склоне, и земля взялась забирать влагу, закипела работа на кладбище деревни, и за неделю разросся столетний погост на треть, углубившись в тайгу, под кроны строевых сосен. И отмечен этот угол погоста особо оградкой: имена подселенных в подземное хранилище все не здешние, да знатных часто родов.

      Яков помнил, как прошлись отступающие солдаты по улицам села, нагрянув с поборами: собирали еду, какую можно было найти по дворам, сено и овес для лошадей, одежонку теплую. Запомнилось Якову, как чертыхался отец, выглядывая за забор, готовый и дать отпор настырным побирушкам, и спрятаться, если возникнет угроза жизни ему и домочадцам.

      Яшку мамка все норовила